Путь Кассандры - Глава 13

Юлия Николаевна Вознесенская

"Путь Кассандры или Приключения с макаронами"

Глава 13

Утром птицы едва добудились меня. Я с трудом разлепила глаза, сначала даже не вспомнив, что осталась в обители одна. Стала одеваться, гадая, пришли уже сестры со службы или нет и скоро ли зазвонят на завтрак, и только тут вспомнила ночные события. Я вышла из своего домика на монастырский двор. Меня встретили радостным мяуканьем все наши кошки. Они кругами ходили вокруг меня, терлись о мои ноги и требовали еды.

— Знаете что, мои дорогие? — строго сказала я им. — Вы переходите на самообеспечение: придется ловить мышей и птиц, если не хотите умереть с голоду.

Кошки повертелись возле меня, подумали и разошлись. Я вспомнила, что по утрам меня будили не только птицы, но и колокольный звон, и пошла звонить в колокол. Минут пятнадцать я дергала за веревку колокола, разгоняя звоном и сон, и тревогу. Получилось. Но в саду было еще прохладно, а веревка намокла от ночной росы, да и звонить оказалось не так легко и просто, как это выглядело со стороны, когда за веревку дергала сестра Дарья. Отзвонив, я пошла на кухню, чтобы согреться и приготовить себе завтрак.

На кухне, против обыкновения, было холодно и сумрачно. Я привыкла, что когда ни забежишь к матери Алонии, у нее всегда тепло и пахнет чем-нибудь вкусным, а от большой чугунной плиты пышет уютным жаром. За одну ночь тут все выстыло. Сумею ли я разжечь плиту? Да и спичек нигде не видно, чем же я буду ее разжигать?

Я походила по кухне, пошарила в большом, теперь опустевшем, буфете и ничего не нашла, кроме огромного количества прекрасной старинной посуды. Даже соли — и той не было!

На остывшей плите стояли большой медный чайник и две кастрюли: одна пустая, а другая с остатками вчерашней каши. Вот хорошо, что мать Наталия была вчера занята Пушкиным: если бы она узнала про эту кашу, она бы непременно скормила ее своим птицам. Ничего, обойдутся, пускай червяков едят. Я налила себе в кружку воды из чайника, взяла в ящике буфета ложку и стала есть кашу прямо из кастрюли, запивая ее холодной водой. Нормальный завтрак отшельника! После я найду спички, а дрова я видела за кухней, буду учиться топить печь — время у меня теперь на все есть.

Я пошла в сад, чтобы сорвать яблоко и завершить им свой убогий завтрак, но, проходя мимо церкви, не удержалась и опять немного позвонила.

Потом я решила обойти обитель и посмотреть, какое мне оставлено наследство: хватит ли мне продуктов на две недели, достаточно ли свечей осталось в свечной мастерской?

Продуктов не было ни на кухне, ни в кладовой за кухней — вообще нигде и ничего. Ничего удивительного, монастырь и жил-то впроголодь, а перед отъездом все остатки собрали и упаковали в дорогу. Интересно, а что же я-то буду есть? Можно, наверно, продержаться две недели и на яблоках, но все-таки любопытно, что думал на этот счет дядя Леша, когда просил меня остаться в обители?

Я походила по обители, поднялась на второй этаж и заглянула в матушкину келью. Там был такой же порядок, как всегда, только на столе стоял забытый чайничек с травяной заваркой — все лучше, чем ничего. Я его прихватила, чтобы снести на кухню. Спичек у матушки в келье я не нашла, а свечи под иконами уже прогорели и потухли как и по всей обители.

К вечеру у меня от яблок свело скулы. Я доскребла остатки каши со дна кастрюли и выпила остатки матушкиного чая. «Завтра придется основательно заняться рыбалкой, — подумала я, — а потом надо будет поискать, не осталось ли чего съестного на грядках».

Стало темнеть, пора было зажигать свечи в храме и в кельях, чтобы все окна обители засветились и наш остров выглядел обитаемым, а я так и не сумела за целый день отыскать хотя бы один коробок спичек. На кухне нашлась почти целая свеча, но зажечь ее было нечем. Только когда сумрак уже совсем окутал обитель, я нашла огонь: я увидела между деревьями парка красный огонек — лампадка в часовенке! Единственная лампада в монастыре, для которой у сестер всегда находилось масло: я не помню дня, когда бы она не горела. Как хорошо, что масло не выгорело до конца за это время, и лампадка не потухла!

В парке темнота уже сгущалась. Мне повезло, что часовенка была сразу же за первыми деревьями. Я подошла, сняла медный резной колпачок с лампадки и зажгла свою свечу от негасимого огонька, отметив, что стаканчик лампадки до краев полон масла. Прикрывая огонь свечи ладонью, я понесла ее к церкви.

Я открыла тяжелую дверь и вошла в полутемный храм. От моей свечи по оголенным стенам заметались жутковатые тени. Я прошла вперед и увидела, что на подсвечниках свечей остались только короткие огарочки. Я расставила принесенные с собой свечи, зажгла их и подумала, что надо идти за новыми свечами в свечную, а в свечной темно. И почему я не позаботилась обо всем еще днем? Но — сама виновата, теперь придется идти.

Я пошла к выходу, и тут обратила внимание на столик возле входа, за которым всегда сидела мать Фаина и раздавала свечи. Я заглянула в ее уголок. На столе было пусто, стояла только стеклянная коробочка, в которой у матери Фаины прежде лежали крестики, но и она была пуста, только один забытый крестик лежал на дне. Спичек тут нигде не было. Но зато под столом я увидела большую картонную коробку со свечами; коробка была точно такая же, в каких мы привезли макароны. Ну, вот и хорошо, на сегодня проблема решена. Я набрала свечей и расставила их по подсвечникам. В храме стало гораздо веселее. Тогда я вышла и на радостях устроила хороший перезвон.

А потом мне надо было еще пройти по кельям и везде зажечь свечи, чтобы монастырь вновь принял обитаемый вид. Я взяла охапку свечей, зажгла одну из них и пошла исполнять свое послушание. Жутковато было заглядывать в темные кельи с одной свечкой в руке. Я то и дело натыкалась на кресла, в которых монахини отдыхали вместо сна, и отбила себе все коленки. Только теперь я поняла, какая же теснотища была у них в кельях! А мне надо было в каждой келье отыскать подсвечник, чтобы вставить в него новую свечу и зажечь. Все подсвечники я решила переставить на подоконники, чтобы в следующий раз их не разыскивать, а также для убедительности иллюминации.

Когда я обошла кельи и везде зажгла свечи, я спустилась вниз, вышла из «башни» и оглядела свою работу: во всех окнах светились маленькие огоньки. Мне даже показалось на миг, что никто из обители никуда не уходил — что и требовалось. Но только я успела полюбоваться на свою работу, как, оглянувшись на храм, обнаружила, что цветные прямоугольники витражей начали тускнеть. Я бросилась туда и увидела, что пока я ходила по кельям, многие свечи на подсвечниках догорели до конца и потухли. Я зажгла новые, а потом вышла, воткнула горящую свечу в землю возле стены храма, нашла веревку колокола и опять немного позвонила. Теперь, подумалось мне, надо бы пойти в свою комнату и прилечь на часок. Как бы не так! Когда я уже направилась к дому для паломников, я увидела, что в окне матушкиной кельи, где я зажгла первую свечу, света уже нет. Я опрометью бросилась туда.

До глубокой ночи я так и ходила от «башни» к храму, зажигала свечи и звонила в колокол. В суете я даже перестала бояться темноты и свои пробежки стала совершать без свечи в руках, чтобы экономить время. Когда, по моему представлению, должна была кончиться служба в храме, я оставила свечи догорать на подсвечниках и закрыла за собой церковную дверь. Уф-ф... Завтра надо будет все организовать потолковей, а сейчас — спать, спать, спать... Я зажгла в кельях последние на сегодня свечи и ушла в свой домик, а там просто рухнула на постель. Засыпая, я успела над собой посмеяться: я-то думала, что мне одной в обители будет нечего делать, а мне, похоже, и скучать будет некогда!

Утром, позавтракав двумя яблоками — больше я уже не могла съесть, потому что сразу начало ломить Зубы, я вдруг вспомнила, что одно помещение в обители осталось у меня не осмотренными — квартира дяди Леши и Лары. Она была в той же пристройке, что и гараж. Я сразу направилась туда.

Дверь в квартиру была не заперта. Я вошла и сразу поняла, что вчера мне именно отсюда и надо было начинать свою отшельническую жизнь. В первой комнате стоял стол весь уставленный банками, коробками и мешочками, а сверху лежало письмо, начинавшееся слонами «Дорогая Саня!». Только взяв его в руки, я вспомнила, что ведь дядя Леша, прощаясь, говорил мне, чтобы я жила в их квартире. В письме было сказано, что продукты оставлены для меня, а также перечислено, что именно оставлено. На столе была крупа нескольких сортов, сухари, немного сахара, бутылка оливкового масла, травяной чай, две банки варенья, соль и почти полная двухлитровая банка соленых огурчиков — последний привет от матери Алонии. А может, это сама Лара солила, ведь она часто готовила для дяди Леши, «чтобы не разучиться», как она говорила. Ничего, по вкусу я быстро определю, чьи тут огурчики! В пластиковом пакете я обнаружила несколько копченых рыбин, а еще на столе лежала связка сушеной рыбы. В углу комнаты стояло ведро с картошкой и корзина с капустой, морковкой и свеклой. И, конечно же, среди припасов па столе нашлась большая коробка спичек. Но больше всего меня обрадовала банка с надписью «кофе».

Я решила все припасы перетащить на кухню и справилась с этим в полчаса. Потом я принесла охапку дров и, слегка помучившись, растопила кухонную плиту. Сразу стало тепло и весело. Я сварила большую кастрюлю картошки прямо в кожуре и с огромным наслаждением ела ее с копченой рыбой. Тотчас у дверей раздалось дружное мяуканье. Учуяли! Пришлось и кошкам уделить часть картошки и рыбы. Потом я сварила себе кофе, который оказался, как и следовало ожидать, самодельным, но запах имел приятный и, главное, здорово бодрил.

Повеселев и преисполнившись энтузиазма, я принялась за работу. Я обшарила свечную и нашла в шкафах огромный запас свечей: уж на две недели мне их должно было хватить с избытком! Я сразу же отнесла несколько ящиков в церковь. В одном шкафу я обнаружила большой картонный ящик, на котором сбоку было написано «архиерейские», — в нем оказались свечи длиной с мою руку. Я мигом сообразила, что эти свечи могут гореть целый вечер и вот их-то и надо использовать в кельях сестер, тогда мне придется следить только за свечами в храме. Я разделила их на число келий, и у меня получилось по шестнадцать свечей на келью — хватит с избытком! Потом я стала разносить их по кельям. При дневном свете обнаружилось, что только часть кресел, в которых отдыхали сестры, были настоящими мягкими креслами — старинными и просто очень старыми. Остальные были сделаны недавно и в стиле «дядя Леша»: из старых раскладушек, не очищенных от коры обрезков тонких стволов, веревок и старых одеял. Сидеть в них еще было можно, но спать... Я всю эту «мебель» отодвинула к стенам, освободив в каждой келье проход от двери к окну.

Таким образом, второй день в обители у меня ушел на то, чтобы обеспечить себе на оставшиеся две недели более-менее беззаботную жизнь. И в самом деле, следующие дни я провела как на каникулах.

С утра я шла на кухню и растапливала плиту, пила кофе анонимного происхождения и съедала остатки вчерашней еды. Подложив в плиту побольше дров, чтобы она не прогорела до обеда, я брала в гараже удочки и отправлялась на рыбалку. Дальше пруда я в парк не заходила — побаивалась. Со мной на рыбалку, как на службу, ходили все монастырские кошки. Чистить рыбу, потрошить ее, как это делал на моих глазах живодёр дядя Леша, я не умела и не собиралась учиться, поэтому улов доставался кошкам, а мне — только удовольствие. В благодарность кошки приносили мне часть своей добычи: по утрам я находила у дверей домика то мышку, то птичку. Проявив любезность и видя, что подарки остаются не съеденными, они свои подношения незаметно уносили и, видимо, съедали сами. Я не была в претензии.

Где-то в середине дня я возвращалась на кухню и начинала готовить себе обед. Не так уж нужен был мне горячий обед, как отвлекали хлопоты по его приготовлению: они занимали у меня еще несколько часов, не давая скучать и грустить. А когда я, отобедав и накормив кошек супом с кусочками сухой рыбы, заканчивала мытье посуды, уже пора было готовиться к «вечерней службе» — расставлять свечи в храме и звонить в колокол.

Прошла неделя. Я начала понемногу готовиться в дорогу. Достала свой зеленый костюм и надела его, а серенький свой подрясник и белый платок выстирала и повесила сушиться. Свою монастырскую одежду я решила взять с собой: бабушке будет приятно, если дома я иногда буду надевать монастырский подрясник для работы. Я с радостью думала о том, что побуду еще немного у бабушки, прежде чем возвращаться в Лондон к своей работе. Конечно, рано или поздно отпуск закончится, но пока думать об этом совсем не хотелось. Я надеялась, что еще много приключений может уместиться в тот промежуток времени, который мне остается до того, как я снова окажусь перед персоником в моей затхлой сырой конуре на «Титанике». В начале второй недели на меня вдруг начала нападать тоска. Я бродила по обители, не находя себе места, не зная чем заняться. Со скуки я даже попыталась читать книги. Сначала мне попадались книги, в которых я не понимала почти ни слова, хотя написаны они были вроде бы по-русски. Потом мне повезло: в одном из книжных шкафов матери Натальи оказалась полка с надписью «книги для детей». Я нашла книгу, на обложке которой была надпись «Сказки для самых маленьких», с нее и начала. Я, наконец, прочла сказку о Красной Шапочке в оригинале и была очень довольна собой, ведь для меня это совсем непросто — читать книгу, держа ее в руках. Труднее всего оказалось перелистывать страницы, ведь нужно было держать в это время книгу только одной рукой, а другой, на весу, одновременно переворачивать страницу. Потом я догадалась положить книгу на стол, и читать стало гораздо легче.

Следующая моя книга была на планетном, а может и на английском, поскольку в ней оказалось много слов и понятий, не перешедших из английского языка в планетный. Это была книга в жанре «фэнтэзи», и называлась она «Хроники Нарнии». Автор был англичанин, что меня приятно удивило. Читать ее было трудней, чем «Красную Шапочку», но в ней оказалось много того, ради чего я создавала свою Реальность, сама того не сознавая, — романтики и благородства, верности и отваги, мудрости и, конечно, поэзии. Я не могла от нее оторваться и читала каждую свободную минуту, почти забросив рыбалку. Наловив кучку рыбы для кошек, я садилась на берегу, раскрывала книгу и уносилась в прекрасную Нарнию.

Осень захватила наш остров как-то внезапно. За одну ветреную ночь почти все листья облетели с деревьев в парке, и добрая половина яблок в саду осыпалась на землю. На всякий случай я набрала корзину яблок и отнесла на кухню. Попадавшие на землю яблоки я подбирать не стала — в сад повадился приходить со своей поляны Лебедь, они подбирал их, а на рассвете, когда я звонила первым утренним звоном, я спугивала то оленей, то кроликов, а однажды — целую семью кабанов. Когда вечерами я ходила в храм звонить и зажигать свечи, мне перебегали дорогу ежи, похоже, они тоже ходили в сад делать запасы на зиму, но яблок должно было хватить на всех.

Неожиданно со стороны Атлантики на остров налетел злой и холодный ветер. Он яростно кидался с высоты на землю, но, был ею отброшен, снова с воем поднимался ввысь, срывая с деревьев последние яркие листья. Вслед за ветром пришли дожди. Дни стояли такие сырые и холодные, что я решила перебраться жить на кухню. У сестры Дарьи в прачечной стояли раскладушки для паломников, одну из них я притащила на кухню и поставила недалеко от плиты. Я приносила с утра побольше дров, растапливала плиту и почти не выходила из кухни, сидя у огня и читая чудесные сказки Льюиса. Читала я все лучше и к концу книги уже подумывала о том, чтобы начать читать книги для взрослых. Теперь я уже не столько опасалась книжных микробов, сколько боялась оставить на книгах серые пятна от своих рук — из-за постоянной возни с плитой и свечами я постепенно превращалась в настоящую Золушку, и руки у меня по вечерам никогда не были по-настоящему отмыты. Зная мать Наталью, можно было предполагать, что дядя Леша привезет с собой составленный ею списочек книг, которые он должен будет захватить с собой, и мне вовсе не хотелось, чтобы она когда-нибудь пожаловалась бабушке, своей старой подруге, что ее внучка перепачкала грязными руками самые ценные книги из монастырской библиотеки.

Благополучно окончив «Хроники Нарнии», я решилась пошарить по «взрослым» полкам шкафов. Моим чтением как будто кто-то незримо руководил: первая же книга, которую я раскрыла, оказалась настоящим подарком. Называлась она несколько витиевато, на мой взгляд: «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». Она составлена была из писем, которые некий Феофан Затворник писал своей подопечной, молодой девушке. Не отходя от раскрытого книжного шкафа, я с великим терпением прочла первое письмо, оно показалось мне скучноватым, и я хотела уже поставить книгу на место, как вдруг взгляд мой нечаянно скользнул к началу второго письма, и сердце у меня так и подпрыгнуло! Вот что там было написано: «А я растерялся в догадках: чтобы такое было? А вон что! Бабушка немножко болела. Ну, бабушка — победоносное слово. Для внучек нет теплее места, как у бабушек, нет и для бабушек дороже лиц, как хорошие внучки. И за это надо Бога благодарить...». Стыдно сказать, но я не удержалась и поцеловала эти слова, не смущаясь ни желтизной старых страниц, ни легким запахом пыли. Я унесла обретенное сокровище на кухню и тут же погрузилась в чтение. Далеко не все мне было понятно, и уж тем более не все я была готова принять на веру, но само чтение этой книги доставляло мне огромное наслаждение: я как будто все время слышала неподалеку тихий бабушкин голос. Читая неизвестного мне Затворника, я начинала понимать мысли моей бабушки: из этой книги я узнавала, что бабушка хотела бы мне сказать, если бы могла говорить со мной откровенно о самом для нее важном — о Боге, о молитве, о православии. Если бы я верила в Бога, я бы благодарила Его за эту книгу.

К концу второй недели я вдруг заметила, что туманный покров, досей поры заботливо укрывавший наш остров, стал понемногу рассеиваться. Впервые я заподозрила это как-то поздним вечером, когда шла звонить в колокол, я обратила внимание на звезды — они стали ярче и их стало больше. Наутро я заметила, что сквозь дальние деревья парка стали видны плывущие по горизонту низкие осенние тучи. Выйдя за ворота посмотреть на дорогу, я увидела за нею не привычную стену тумана, а уходящую к горизонту водную гладь. Сомнений не было: туманный покров, доселе хранивший монастырь, понемногу исчезал, и остров открывался враждебному миру.

И вот именно в это время над островом пролетел красный вертолет Экологической службы. Я запаниковала. Через день-другой должен был явиться дядя Леша, если экологисты его заметят с воздуха — все! Ни ему, ни мне тогда не выбраться отсюда незамеченными. Но хуже всего будет, если мы не заметим слежки и приведем экологистов за собой прямо в Пиренеи, к матери Ольге.

В этот же день я заметила, что животные начали покидать остров, который теперь просматривался насквозь. Выйдя в очередной раз за ворота посмотреть, не появился ли на водной дороге бабушкин джип с дядей Лешей, я увидела на ней паше маленькое стадо оленей, осторожно, гуськом, бредущее почти по колено в воде в сторону Французской косы. Не успели олени скрыться с глаз, как вслед за ними с острова ушла семья кабанов, этим приходилось хуже — они двигались, задрав головы над водой, доходившей им почти до горбагых хребтов. Когда в ту же сторону, на запад, стайками и поодиночке полетели птицы из монастырского парка, я совсем растревожилась.

Весь день я, то старалась углубиться в свою книгу и ни о чем не думать, то без толку бродила по обители и перебирала в уме планы побега с острова. На пруду есть лодка, но как ее перетащить к открытой воде? Может быть, я сумею найти несколько бревен, выкачу их на берег и свяжу плот? В конце концов, можно уйти по водной дороге пешком, но при мысли о том, что по дороге на меня могут напасть какие-нибудь водяные монстры вроде той жуткой лжемурены из Этрета, у меня и на суше подгибались ноги. Но я все отчетливей сознавала, что теперь мне уже никак нельзя дожидаться возвращения дяди Леши в обитель, а надо думать, как перехватить его как можно дальше от нее! Да и мне самой надо бы убраться отсюда раньше, чем экологисты вздумают высадиться на остров... И еще одно встревожившее меня событие случилось в этот день под вечер. Я уже давно с удивлением поняла, что лампадка у иконы Божией Матери в лесной часовне каким-то чудесным образом сама собой наполняется маслом каждый день и никогда не гаснет. Вечерами я видела ласковый алый огонек среди темных деревьев парка, и он всегда действовал на меня умиротворяюще. И вдруг, проходя от храма к «башне», я увидела, что огонек погас. Первая мысль моя была о том, что лампадку задул ветер. Спички были теперь всегда со мной, и я пошла к часовенке. Но зажечь лампадку вновь мне не удалось: масло в ней выгорело до самого дна, а сама лампадка треснула. Я не суеверна, православная символика значения для меня не имеет, но в ряду событий этого дня утрата негасимой лампадки меня расстроила, ведь она светила под крышей обители все сорок дней во время потопа, а после него еще столько лет служила для монахинь радостью и утешением. И вот — погасла...

Чтобы отвлечься от потока бесполезных планов и тревожных мыслей, я пораньше, еще на заре, зажгла свечи в доме и в храме, набила печь поленьями до отказа и уселась перед нею читать. Но в этот вечер на духовную жизнь мне никак не удавалось настроиться, и мудрые, добрые слова Феофана Затворника не смогли утихомирить мою взволнованную душу.

Время от времени я откладывала книгу, шла к церкви, звонила в колокол и зажигала новые свечи. Мне не раз приходила в голову мысль, что, может быть, мне следовало бы поступать как раз наоборот — затаиться на острове в темноте и тишине. Но «уговор есть уговор», как говорит бабушка, или «послушание превыше всего», как говорит мать Евдокия...

Когда уже совсем перед заходом солнца я сидела возле горячей печки с начавшей краснеть дверцей и размышляла о том, как же мне все-таки выбраться с острова, я услышала очень близко, над самой крышей кухни, рокот вертолета. Я в одних носках выскочила из кухни и увидела очень низко над собой брюхо вертолета с прозрачным полом. Оттуда на меня глядело широкое узкоглазое лицо.

Я заорала от страха и замахала на него руками. Рядом с первым «китайцем», или кто он там был, показался второй. Они что-то друг другу сказали и скрылись, Вертолет покачался надо мной, потом поднялся повыше и улетел. Я постояла еще немного, но он не вернулся. Я замерзла и пошла на кухню. Да, значит, не померещились китайцы сестре Леониде перед смертью... Но откуда тут, в бывшей Европе, взяться китайцам? Ничего не понимаю...

Читать я больше не могла, да и некогда было: я должна была обдумать случившееся и принять правильное решение. Если завтра экологисты высадят на остров десант и меня схватят, то мой персональный код сразу же откроет им, кто я и откуда. До сих пор я считала, что наличие персонального кода мне при случае поможет — все-таки я не ас, а полноправная планетянка. Но через мой персональный код они непременно найдут бабушку и как дважды два свяжут се существование с моим пребыванием в обители. Но если я вот прямо сейчас встану и побегу с острова вплавь, верхом или на первом попавшемся бревне, я все равно навряд ли доберусь до Французской косы. Я утону, меня сожрут монстры или просто мелкая рыбья сволочь. Это жутко, но и это еще не самое страшное. А вот если экологисты обнаружат мой труп с персональным кодом на руке, тогда я даже мертвая могу стать предательницей для бабушки и всего монастыря! Так что же мне сделать, чтобы этого не случилось?

Ответ пришел неожиданно. Я вдруг поняла, что главное сейчас — избавиться от персонального кода, чтобы отвести беду от тех, кого я люблю. Я поглядела на большой палец своей правой руки с тусклой звездочкой антихристовой печати. Отрубить его что ли? Ни с того, ни с сего палец заломило так, что впору было бежать искать чудодейственную мазь сестры Леониды. Это еще больше рассердило меня; мало мне того, что код угрожает мне такими бедами, так он еще и причиняет мне боль! Нет, я не побегу ночью в гараж искать топор среди инструментов дяди Леши! Я сделаю проще. Я сжала зубы и изо всех сил вдавили мякоть большого пальца в раскаленную дверцу печки. «Ой, бабушка!» Мне показалось, что это сама рука моя громко закричала от боли, но я сжала зубы и другой рукой еще крепче прижала палец с кодом к раскаленному металлу. Жуткая вонь ударила мне в нос, а из него — прямо в мозг.

— Господи, помоги! Господи, помилуй! — завопила я и, теряя сознание, рухнула в жуткую, полыхающую красным огнем бездну. Меня куда-то волокло сквозь нее, а вокруг оглушительно и угрожающе орали, визжали и рычали нечеловеческие голоса. И вдруг стало темно и тихо.

...А потом я нашла себя стоящей по плечи в прохладной воде, и моим рукам было легко и прохладно лежать на ней, а вокруг было синее морс и ясный солнечный день, и длинный песчаный берег тянулся вправо и влево от меня, а впереди, по пояс в воде, стоял мой красивый, смуглый и мускулистый дед и протягивал ко мне руки, смеясь и крича: «Плыви, плыви ко мне, моя Сандрильона, не бойся!»

И еще... Мы сидели с моей молодой бабушкой голова к голове и читали сказку про Красную Шапочку, и длинная прядь ее каштановых волос падала па страницу книги, на которой были нарисованы огромный волк и маленькая девочка с локонами и в чепчике...

И еще... Я подошла к солее, дед взял меня на руки и поднял к Чаше, Священник зачерпнул ложечкой огонь, тихо горевший в Чаше, я послушно раскрыла рот и проглотила огонек. Стало горячо и радостно внутри. Дед спустил меня с рук и повел к столику, на котором стоял серебряный кувшин и такие же чашечки, а рядом горкой лежали кусочки белого хлеба. Красивый и серьезный мальчик в белом стихаре налил мне в кружечку розовой «теплоты» и подал. Я выпила, потом взяла кусочек просфорки, и дед повел меня за руку через всю церковь навстречу улыбающейся бабушке...

И еще... Я стояла в ночной рубашке перед иконами и говорила: «Ангеле Божий, Хранителю мой хороший...» «Хранителю мой святый!» — громким шепотом поправила бабушка и погладила меня по голове...

И еще... «Ты в самом деле хочешь остаться со своей мамой?» — спрашивала бабушка, стоя рядом со мной у поручня па палубе роскошного «Титаника». «Да, бабушка. Я знаю, что мама не любит меня так, как ты, но она такая несчастная! Мне ее так жалко, бабушка!» — «Это хорошо, детка, маму надо жалеть и много-много молиться за нее». — «Мама обещала, что каникулы я буду проводить у тебя, а ты будешь часто приезжать к нам». — «Я надеюсь, что так оно и будет... »

И еще... И еще... И еще...

Потом все пропало. Я потрясла головой, протерла левой рукой глаза и поднялась с холодного пола. Боли в правой руке я больше не чувствовала, только по мякоти большого пальца изнутри стучал маленький раскаленный молоточек. Ожог был небольшой, но глубокий, от руки пахло жареным мясом. Зато от антихристовой печати, слава Богу, не осталось и следа. Оторвав полоску ткани от своего платка, я смочила ее конец оливковым маслом и обмотала обожженный палец. Я это сделала, а больше мне ни о чем думать сейчас не хотелось. Поэтому я легла на свою раскладушку и попыталась уснуть. Это оказалось непросто. И тут я вспомнила старый бабушкин рецепт: «Не спится? Прочитай «Богородице, дево, радуйся» двенадцать раз — душа успокоится, и ты уснешь». Я попробовала вспомнить слова молитвы, и мне это удалось без всякого усилия: они просто выплыли откуда-то со стороны сердца, причем душа моя их не говорила, а пела. Сразу стало легко и тепло. Не знаю, сколько раз я повторила молитву Богородице, но уснула я скоро.

Во сне ко мне пришел Индрик и сказал:

— Проснись, госпожа моя, тебе надо бежать. На рассвете будет нападение на обитель, а потом остров сгорит.

— Как же мне отсюда бежать, дорогой мой? У меня нет машины, а пешком по воде я идти боюсь: в этих водах живут опасные твари, куда опасней сородичей Фафнира! И как я смогу разглядеть подводную дорогу в ночной темноте?

— Пешком тебе идти не надо — тебя отвезет Лебедь. Он знает дорогу. Просыпайся, вставай, собирайся и выходи к воротам.

Он исчез, а я открыла глаза, вскочила с кровати и начала лихорадочно одеваться. Видимо, я до конца так и не проснулась, потому что в тот момент я свято верила, что у ворот обители меня ждет мой Индрик. Я даже не стала надевать свои дорожный зеленый костюм, просто бросила его в рюкзак, куда стала закидывать все, что попадалось под руку: бабушкин теплый платок, свитер, ножик, спички, несколько яблок и большую сухую рыбину. Я подняла довольно тяжелый мешок и уже хотела идти, как взгляд мой упал на лежавшую на столе недочитанную книгу. Хорошо, что у монашеских подрясников такие глубокие карманы — книга в кармане даже не согнулась.

За сборами я проснулась окончательно. Я решила, что этот сон был послан мне Ангелом-Хранителем, и я, в самом деле, должна немедленно покинуть обитель. Я выйду на берег, подойду к началу подводной дороги, дождусь отлива и пойду пешком по воде, а там как Бог даст...

Я в последний раз засветила в кельях сестер «архиерейские» свечи, пошла в храм и зажгла разом столько свечей, сколько смогла разместить па подсвечниках. В храме у меня было еще одно, очень важное дело: когда в первый день отшельничества я брала возле свечного ящика свечи, я заметила на столе у матери Фаины стеклянную коробочку, на дне которой лежал маленький медный крестик, видимо, забытый ею. Когда я нашла его, я поняла, почему он был оставлен, — у крестика наполовину отломилось колечко, в которое продевалась цепочка. Я взяла его и положила в карман подрясника. Потом я в последний раз отзвонила в колокол. Пока я звонила, тревожно озираясь вокруг, мне всюду мерещились таинственные «китайцы». Было холодно, безветренно, тихо и очень темно: над горизонтом взошла луна, но она едва просвечивала сквозь туман, лежавший на воде.

Я пошла в свечную и там нашла ножницы и моток тонкого шнура, из которого сестра Агния делала фитили для свечей. Отрезав от мотка сколько мне было надо, я привязала шнурок к обломанному колечку найденного в храме крестика, поцеловала его и надела. Потом я вернулась в храм, вышла на его середину и положила земной поклон в сторону закрытого алтаря и помолилась: «Пресвятая Богородица, спаси и помилуй меня в дороге! Ангеле Божий, хранителю мой хороший, будь со мною в пути! Господи, благослови!» Потом такие же поклоны я положила в сторону левых и правых стасидий, поклонилась пустому игуменскому креслу и громко сказала: «Матушка и сестры, благословите меня в дорогу и молитесь обо мне!». Теперь я была готова к путешествию. Я затворила и заперла дверь храма, а ключ спрятала под решетку при входе. Потом я взяла свой мешок, оставленный мной на ступеньках лестницы, закинула его за спину, вышла за ворота и пошла по дороге, которая чуть-чуть отблескивала в смутном свете лупы.

Я была уже на полпути к воде, когда услышала за собой какой-то странный перестук: тлаки-таки, тлаки-так... тлаки-таки, тла-ки-так... Я оглянулась и увидела Лебедя, который торопливо, догоняя, шел за мной. Видно, он тоже спешит уйти с острова. Что ж, вдвоем идти не так страшно, да ведь и во сне мне было сказано, что Лебедь мне поможет... Я приостановилась, а когда он подошел и ткнулся в меня головой, обняла его за шею и сказала:

— Будем выбираться вместе. Лебедь... А может, ты согласишься подвезти меня?

Лебедь коротко заржал, фыркнул и мотнул головой назад, будто и впрямь приглашал меня усесться на него верхом.

Я похлопала по широкой теплой спине.

— Спасибо, родной. Да только мне на тебя и не взобраться. Я ведь совсем не умею ездить верхом...

Как это не умею? Умею. Конечно, это было давно, но как же кстати я сейчас об этом вспомнила! Когда мне исполнилось восемь лет, мой добрый дедушка Фей подарил мне в день рождения замечательного белого пони.

Я очень ему обрадовалась и назвала его Индриком, как звали единорога в недавно прочитанной книжке. Дед сам обучил меня верховой езде и всем говорил, что я прирожденная наездница. Мы с моим пони подружились, он слушался меня, а я слушалась его, и мы не только ездили рысью и скакали галопом, но даже брали препятствия — низенькие, конечно...

Жаль, нет ни седла, ни уздечки, но уж как-нибудь справимся! Я вытащила из рюкзака бабушкин платок, свернула его и положила на спину Лебедя. Хотела снять пояс и набросить его на шею коня вместо поводьев, но передумала: без уздечки за гриву держаться надежней. Конечно, Лебедь был раза в полтора выше Индрика, но ведь и я с тех пор подросла! Я обеими руками ухватилась за гриву, подпрыгнула, закинула ногу на его широкую спину, подтянулась и села верхом. Я потрепала коня по шее и чуть сжала согнутыми коленями крутые бока:

— Н-но! Трогай, милый!

И Лебедь пошел, постукивая копытами по старому асфальту... А потом я услышала плеск воды под его ногами: мы уже шли по водяной дороге.

В непроглядной темной воде ничего не было видно — и слава Богу! Ничего и слышно не было, кроме журчания воды возле ног Лебедя и таинственных всплесков в стороне; после каждого такого всплеска мне мерещились вьющиеся черные длинные тенистые острые косые плавники. Лебедю не приходилось плыть, вода не доходила ему даже до колен. Но как он находил дорогу в такой непроглядной тьме? Как-то находил, слава Богу.

Мы все шли и шли по воде, и, наконец, стало светать. Мы опаздывали: уже начался прилив, и вода теперь доходила Лебедю до самого брюха — мне пришлось подобрать ноги. В предрассветном сумраке я уже различала две длинные волны, расходившиеся от груди Лебедя. А потом впереди показалась серая полоса между черной водой и светлеющим небом — Французская коса. Кажется, наш побег с острова заканчивался благополучно, я выпрямилась и облегченно вздохнула. Вот уже стал виден и столбик с указателем на Жизор. Но что это? Возле указателя я разглядела низкий лобастый силуэт мобиля, а рядом с ним человеческую фигуру. Кто-то там стоял и смотрел на нас. Издали фигура показалась мне знакомой, но это явно был не дядя Леша. Неужели?.. Но как он мог попасть сюда? Или это мне мерещится? — Да нет, вовсе не мерещится! Я соскользнула со спины Лебедя и бегом помчалась по совсем обмелевшей водяной дороге, поднимая брызги и смеясь от радости. Я подбежала к нему и схватила его за плечи:

— Леонардо, это ты?! Что ты тут делаешь?

— Тебя жду, кара Сандра.

— Мио Леонардо!

Голова у меня закружилась, ноги сделались как ватные и подкосились. Леонардо едва успел подхватить меня.

— Что с тобой, Сандра?

— Ничего, ничего... Это только головокружение, сейчас пройдет. Мы почти всю ночь шли по воде. Вот меня и качает, как моряка, сошедшего с палубы...

— Пиратского брига. Здравствуй, Сандра! — он поцеловал меня в макушку — я это услышала. — Бабушка рассказала мне об этой водной дороге, но я не думал, что зрелище будет таким впечатляющим. Ты так красиво выплывала из темноты на этом белом коне, как эльфийская принцесса на лебеде.

— Это и есть Лебедь...

— Только потом ты, конечно, испортила картину, рванув ко мне, как девчонка, по воде. Смотри, ты замочила подол своего прекрасного эльфийского наряда!

— Необразованный ты, мио Леонардо, это не эльфийский наряд, а монашеский подрясник. Ты сказал, что тебе бабушка рассказывала об этой дороге? Моя бабушка?

— Ну да. Ведь это она послала меня за тобой. Я уже два дня тут жду, что кто-нибудь появится с вашего острова.

— Но на острове никого нет!

— Ты была там одна?

— Ну да... Монахини ушли из обители, а я прикрывала их отход.

Его и без того большие глаза вдруг вылезли из орбит.

— Сандра! — он вдруг отшатнулся от меня, впрочем, не выпуская меня из рук. — А ты сама случайно не стала монахиней?!

— Монахинями случайно не становятся, мио Леонардо. Нет, я, конечно, не монахиня.

— Тогда почему на тебе этот, как он называется?

— Подрясник. Это рабочий монашеский костюм. В монастыре женщины не ходят в брюках — вот мне и пришлось его носить, потому что юбки у меня не было. Если бы таких, как я, принимали в монахини, то монастырей на земле уже давно бы не осталось. Успокойся и, пожалуйста, верни глаза в прежние границы, а то они у тебя вот-вот выкатятся и упадут на землю. Жаль будет, если они разобьются — такие красивые глаза. Помоги мне лучше снять мешок, у меня спина затекла.

Помогая мне освободить затекшие плечи от лямок мешка, Леонардо сказал озабоченно:

— Сандра, мы должны отсюда поскорей убраться. Над островом вчера целый день крутились экологисты. Я сам от них прятался в тени скал до самого вечера. Ты понимаешь, что это значит? Можно ли так рисковать собой? Ты голодна?

— Конечно же, я голодна, — ответила я только на последний вопрос Леонардо. — Кстати, мой Лебедь тоже, У тебя с собой есть хлеб?

— Есть. И кофе тоже.

— А соль?

— Соль? Наверно... Точно не знаю, надо посмотреть в корзинке, ее бабушка укладывала.

— Так тебя бабушка и в дорогу собирала?

— Конечно, бабушка — кто еще мог знать, где тебя искать? Я все расскажу, но сначала ты должна поесть и выпить кофе, ты на ногах не стоишь. Забирайся и кабину!

— Нет, сначала дай мне хлеба с солью.

— Бедная, как ты изголодалась, — вздохнул Леонардо, полез в мобиль и вытащил бабушкину корзинку, повязанную клетчатой скатертью, на этот раз — в синюю и белую клетку. Порывшись, он достал из нее стеклянную солонку и пакет с бутербродами. Хлеб был с сыром. Я сняла ломтик сыра, тут же засунула его в рот, а хлеб круто посолила и пошла на еще нетвердых ногах к Лебедю.

— Родной мой, белоснежный мой, спасибо тебе... Вот, ешь хлебушек с солью, это вкусно!

Лебедь осторожно обнюхал подношение, а потом аккуратно подобрал его зубами с моей ладони и стал есть. Когда он все доел, я вернулась к мобилю, закинула свой меток в багажник, забралась на сиденье, выставив наружу вытянутые ноги, оперлась о спинку сиденья, потянулась и простонала:

— Кофе мне, кофе! Полжизни за чашку кофе!

— Идет! - сказал Леонардо, протягивая мне уже налитую чашку душистого — настоящего! — кофе. — Отныне половина твоей жизни — моя.

— Ты выбираешь первую или вторую?

— Все половины, сколько бы их там у тебя ни было, хоть все восемнадцать.

— Что за математика, Леонардо? Откуда столько половин наберется?

— У кошки, говорят, девять жизней — итого восемнадцать половин. У тебя не знаю сколько, но уж никак не меньше. Я видел уже несколько.

— ?!

— Кусочек обычной жизни рядовой планетяночки, потом один день из крутой жизни пиратки Сэнди, один час из сладкой жизни богатой красотки: помнишь, как ты красовалась передо мной и ходила босиком по горячему пляжному песку, поджимая ноги, как курица. Потом были незабываемые мгновения из жизни маленького серого эльфа, катающегося на лебеде. Но лучшая твоя жизнь— это жизнь отважной макаронницы и бабушкиной внучки. Сейчас, как я понимаю, передо мной протекают последние минуты еще одной жизни — жизни монастырской отшельницы, кроткой, смиренной и добродетельной.

— Зато ты, Леонардо, всегда ведешь одну жизнь — жизнь болтунишки. М-м, что за кофе!

— Фирма «Бабушка».

— Жаль, что почти холодный. Значит, кофе бабушкин, а не твой. Вот бабушка и получит все половинки всех моих жизней.

— Сандра, ты возмутительно непостоянна! Ты, пожалуй, действительно, не годишься в монашки.

— Клеветник.

— Кокетка. Пей и ешь. Нам надо убираться отсюда поскорей. Скоро совсем рассветет. Если экологисты опять налетят на остров, лучше чтобы нас тут уже не было. Бабушка послала меня похитить тебя из обители не из романтических побуждений, как ты понимаешь, а потому, что на тебя, похоже, вышли экологисты.

— Как это могло случиться? Мне казалось, я все время была очень осторожна.

— Твоей вины тут нет, если не брать во внимание твою любовь к свежим фруктам. Когда старый чудак ди Корти провожал тебя из синей комнаты для гостей, он в целях конспирации написал губной помадой на зеркале послание для Ромео-младшего от твоего имени. Помнишь?

— Да, помню.

— Послание было написано по-итальянски, а Ромео еще раньше догадался, что ты итальянского не знаешь. Самое главное, он сразу заметил, что оно написано почерком старика. Он попытался прижать отца, угрожая ему закрытием фабрики, но старик оказался крепким орешком. Разъяренный ди Корти-младший запер старика в его комнатах и велел слугам его не выпускать, а сам куда-то уехал. Среди слуг у меня есть друзья, и они впустили меня в дом. Я проник к хозяину через потайной ход в синей комнате, и он мне все рассказал. Он послал меня к твоей бабушке предупредить ее, чтобы она пока не присылала за макаронами и вообще вела себя осторожно. Он знал своего сыночка и боялся, что долго не выдержит, если тот его прижмет по-настоящему. Бабушка твоя ужасно встревожилась: она ждала, что ты вот-вот вернешься из обители, а если старик сломается и все расскажет сыну, ты можешь угодить в ловушку. Она просила меня отвезти ее в Нью-Мюнхен, где она могла бы взять напрокат мобиль и ехать тебе навстречу, чтобы предупредить об опасности и прямо с дороги отправить тебя в Лондон. Я решил отговорить ее от этой идеи и предложил свою помощь. После долгих уговоров она согласилась остаться дома и сказала мне, где тебя искать. Она начертила для меня карту и сварила два термоса кофе — один я сберегал для тебя, поэтому он немного остыл.

— Как же это она тебе доверилась?

— Иначе и быть не могло. Во-первых, я ей сказал, что люблю ее внучку и сделаю все, чтобы сберечь ее, поскольку намерен на ней жениться. Во-вторых, твоя бабушка очень мудра и в людях разбирается: она сразу поняла, что имеет дело с человеком, которому можно доверять. Она велела мне в конце пути остановиться здесь, возле указателя на Жизор, и ждать, когда кто-нибудь поедет с острова или на остров. Вот я и ждал. И дождался — увидел, как ты выплываешь на рассвете на большом белом лебеде. Это было зрелище! Но я тебя сразу узнал. Ты поела, отдохнула? Нам пора ехать. Будешь еще прощаться со своей лошадкой?

— Нет. Давай просто тронемся с места, потихоньку отъедем и исчезнем из его жизни. Я думаю, Лебедь не пропадет. Он может вернуться обратно на остров, если захочет.

Но Лебедь не захотел оставаться в одиночестве: стоило нам отъехать, как он встряхнулся и пошел рысью вслед за мобилем.

— Ему, наверно, хлеб с солью понравился. У нас есть еще?

— Да, посмотри в корзинке.

Я достала весь хлеб, сложила горкой на обочине дороги и подозвала Лебедя, но он даже не поглядел на него — он смотрел мне в глаза, и это был такой взгляд... Я поцеловала Лебедя в морду, потрепала его по шее и сказала:

— Прости меня, но я должна ехать. Ты помнишь, как убили нашу сестру Леониду? Ты должен меня отпустить. Лебедь мой...

Я оставила его, села в мобиль и сказала:

— Поехали, Леонардо. Только не оглядывайся, пожалуйста, и мне не давай.

Я поплакала, конечно. Потом мы долго ехали молча, потому что мне было тяжело и не хотелось ни о чем говорить. Взошло солнце из-за дымки почти невидимое. Я внимательно смотрела вперед, ожидая, что вот-вот из-за поворота впереди покажется бабушкин джип с дядей Лешей за рулем.

Вскоре мы остановились в тени придорожной скалы, чтобы немного размяться. Не успели мы выпить по чашке кофе, как я услышала топот копыт. Из-за скалы галопом вылетел Лебедь. Увидев нас, он резко остановился и медленно, опустив голову, с виноватым и несчастным видом пошел ко мне. С его прекрасной морды свисали клочья желтой пены, белые бока были в темных мокрых пятнах и тяжело вздымались. Я бросилась к нему и обняла за шею.

— Бедный мой, прости меня! Я больше не брошу тебя, Лебедь!

Леонардо подошел и тронул меня за плечо.

— Не начинай снова рыдать, Сандра. Давай поедем теперь медленно, чтобы твой конь мог идти за нами не отставая. Не плачь, ничего же не случилось!

— Но может случиться. Мы еще недостаточно далеко отъехали от острова, экологисты могут появиться в любой момент...

— Ну и что? Мы скоро сможем свернуть с этой дороги и выехать на курортное побережье Атлантики, а там, если даже нас остановят, ничего страшного не произойдет: молодая пара путешествует ради собственного удовольствия, вот и все. А лошадь приблудная, мы за нее не отвечаем.

— Сам ты приблудный! Если нас остановят, меня немедленно арестуют. Взгляни на мою руку, Леонардо! — Я сдернула повязку с большого пальца и протянула ему правую руку. Ранка уже затянулась, и на месте антихристовой печати розовело пятнышко новой кожи.

— О, Месс! Что это? Где ты так поранилась? А где твой персональный код?

— Я его выжгла.

— Чем? Огнем?

— Каленым железом.

— Безумная Сандра!

— Была. Теперь уже нет. Но послушай, Леонардо, мы не можем сворачивать с этой дороги. Если не случилось ничего непредвиденного с монахинями, то сейчас мне навстречу едет человек из монастыря, и если его не предупредить, он угодит прямехонько в руки экологистов. Давай сделаем так. Я с Лебедем пойду по дороге пешком, пока он не отдохнет, а потом сяду на него верхом. А ты гони вперед на полной скорости! Увидишь бабушкин джип, останови его. Человека за рулем зовут дядя Леша. Скажи ему, что остров уже обнаружен экологистами, и туда заезжать опасно, а я в полном порядке и следую за тобой. Если ты согласен, отдай ему свой мобиль в обмен на мой джип, с тобой мы потом разберемся, и пусть он возвращается к монахиням. Скажи, пусть передаст мой поклон игуменье и всем сестрам и попросит у матушки за меня прощенья.

— Сандра! Я не могу оставить тебя одну на этой опасной дороге!

— Глупый, это же ненадолго. Я надеюсь, ты увидишь джип чуть дальше впереди. Но снова бросить Лебедя вот так, одного на этой пустой полоске земли, я просто не в состоянии. Мы с ним такое пережили этой ночью, когда переправлялись с острова! Я-то сидела у него на спине, подобрав ноги, а он, бедный, шел прямо сквозь эту тухлую воду, в которой совсем рядом с нами все время кто-то плескал и шлепал по воде. Если я его после этого брошу, ему будет тяжело, а мне стыдно. Лебедь может вообще утратить веру в человека. Пожалуйста, сделай, как я тебя прошу!

— И что я, по-твоему, должен делать?

— Ты встретишь человека из монастыря, возьмешь у него джип и вернешься ко мне. Мы отведем Лебедя поближе к жилью: даст Бог, он повстречает каких-нибудь добрых людей и будет счастлив. Устроим его, а после, уже без угрызений совести и без остановок, поедем прямо к бабушке. Пожалуйста, Леонардо, уступи мне, поезжай вперед!

И Леонардо уступил. Он сел в мобиль и уехал, а мы с Лебедем пошли за ним по старой дороге. Бедный конь чувствовал себя виноватым, скоро он начал всячески показывать мне, что готов снова нести меня на спине. Но я жалела его и себя и верхом пока ехать не решалась. И напрасно.

Все случилось неожиданно и скоро. Сначала я услышала рокот моторов и увидела, как один за другим пролетели над нашими головами в направлении острова пять красных вертолетов. Потом один из них резко развернулся в нашу сторону и завис над нами. Он снизился, и я снова, как вчера вечером, увидела сквозь его прозрачное брюхо широкие и узкоглазые лица экологистов-«китайцев».

Лебедь погиб из-за меня. Когда вертолет остановился в воздухе прямо над нашими головами, Лебедь подогнул колени и заржал, явно приглашая меня на спину. Не сообразив, что попытка к бегству не только напрасна, но и опасна, я вскочила на коня верхом, вцепилась покрепче в гриву, и Лебедь помчался по дороге. Вертолет двинулся в том же направлении, опередил нас и снизился. Из его брюха выскочили четыре фигуры в красном. Лебедь, на скаку обойдя выбежавших навстречу «китайцев», помчался галопом по дороге. Нам даже удалось уйти за поворот и скрыться за скалой. Но потом рокот вертолета снова нас настиг, и я увидела, как из его раскрытой дверцы несколько раз полыхнули короткие вспышки пламени. Лебедь коротко заржал, резко вскинул передними копытами и завалился набок. Я не успела выдернуть из-под него ногу и услышала короткий треск, будто я наступила на сухую ветку. Потом — резкая боль и провал в сознании.

[ Назад ]     [ Содержание ]     [ Вперед ]

Юлия Вознесенская - "Путь Кассандры или Приключения с макаронами"

[ Cкачать всю книгу ]

Рекомендуйте эту страницу другу!