Христианская библиотека. Антонио Сикари. Портреты святых. Христианство. Антонио Сикари. Портреты святых - Мари-Зели Герэн
Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам                Непрестанно молитесь                Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить                И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем                Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие                Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное                Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное                Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие               
На русском Христианский портал

УкраїнськоюУкраїнською

Дополнительно

 
Мари-Зели Герэн
   

К содержанию: "Антонио Сикари. Портреты святых."


(1831-1877) - мать святой Терезы Младенца Иисуса

Мари-Зели ГерэнЗели Герэн и Луи Мартэн [1] — родители святой Терезы Младенца Иисуса, — той, которую восторженно называют «самой любимой девушкой в мире» и «самой великой святой современности».

Тереза умерла в 1897 году и была канонизирована в 1925 году. Узнав и полюбив ее, христианский мир узнал и полюбил также и ее семью, особенно ее отца и мать. Это случилось не только по причине их родства, но более из-за того послания, которое принесла в мир молодая кармелитка.

Тереза говорила миру о «церковном детстве». Это выражение следует предпочесть традиционной формулировке «духовное детство», так как оно точнее передает детство всей Церкви, рождающейся через Христа, — и предназначенной для Него, как была предназначена для Него Дева Мария, зачатая непорочной, — и детство отдельной «христианской души», сотворенной небесным Отцом, и от вечности предназначенной для божественного Сына, воплотившегося из любви к нам. Эту истину «маленькая Тереза» осознала и испытала на себе в своей семье и в своем детстве, в которых она жила и которые воспринимала на уровне таинства. «История одной души» (таково название автобиографии, благодаря которой она стала известна во всем мире) — это, по большей части, собрание ее детских воспоминаний.

Поражает то, что эти воспоминания еще и в наши дни исследуют — с разной степенью восприимчивости — богословы, духовные писатели, романисты, режиссеры, психоаналитики, пытаясь понять их тайну, продолжающую очаровывать.

Вследствие этого Луи и Зели Мартэн также тысячи и тысячи раз подверглись изучению, и по отношению к ним не было недостатка в, порой уничижительном и безжалостном, анализе. Церковь же пришла к выводу, что необходимо признать также святость их жизни. Канонические процессы, касающиеся их жизни, еще не завершены, но уже признано самое главное: они героически воплотили в жизнь свою веру, то есть — с полной и глубокой щедростью, которая может быть предложена христианам в качестве примера для подражания. Любое суждение, вынесенное о Луи и Зели Мартэн, все же некоторым образом авторитетно предваряется тем, что о них писала их святая дочь:

«Господь дал мне отца и мать, достойных больше неба, чем земли. Я имела счастье принадлежать несравненным родителям». «Бог дал мне родиться на святой земле». Мы еще вернемся к суждениям Терезы, теперь же подчеркнем только этот кажущийся парадокс: Тереза никогда не чувствовала себя святой, но она всегда чувствовала себя дочерью святых. Ее учение о «церковном детстве» уходит своими корнями и в это сознание.

С другой стороны, это суждение разделяли и родственники, хотя, как известно, родственники часто бывают критичнее, чем кто-либо другой. Невестка Зели и Луи Мартэнов несколько лет спустя напишет племяннице, уже поступившей в монастырь кармелиток: «Правда то, моя маленькая Тереза, что твои родители — из тех, кого можно назвать святыми и кто заслуживает того, чтобы порождать святых». (Письмо от 16 ноября 1891 года). История этих двух супругов — странная во многих отношениях. Или, лучше сказать, она до такой степени нормальна в христианском смысле, что кажется странной всем тем, кто считает веру второстепенным фактором своего существования.

Действующие лица, события, сделанный выбор непременно покажутся «странными» тому, кто не привык повседневно рассуждать, исходя из позиций веры. Начиная рассказ, мы не опасаемся признать тот факт, что супруги Мартэн были детьми своего времени, — детьми того XIX века, о котором часто высказывалось неблагоприятное мнение. Кто-то назвал его «глупым веком»; еще кто-то сказал, что для христианства это было «время духовного сна и морализирующего вырождения», из которых Тереза вырвалась силой.

Действительность, как всегда, намного сложнее. Если с одной строны религиозность того времени, и прежде всего во Франции, была пронизана янсенизмом и морализмом, и если справедливо утверждение, что верующие стремились укрыться в крепости своей веры и жить «защищаясь», то с другой стороны не следует забывать, что Церковь во Франции подверглась тогда одному из самых неистовых за всю свою историю нападений. Антиклерикализм поставил себе целью полную профанацию жизни и мира. В этой связи программируется отрыв Церкви от структур общества; самоутверждается вездесущая власть международного масонства, которое считает себя анти-церковью и действует в этом качестве; разворачивается систематическая и глумливая борьба против всякого католического учения и всякого католического предписания; распространяется повседневная антирелигиозность, которая прежде всего разлагает семьи; мир становится свидетелем все более решительного наступления воинствующего атеизма.

«Организовать мир без Бога» — вот цель, которая преследуется в середине XIX века, именно в тот момент, когда создается впечатление, что «Наука» в конце концов предлагает себя в качестве замены любой возможной религии.

Самые серьезные проблемы нашего XX века, вплоть до наших дней, берут свои горькие корни оттуда. Все это необходимо иметь ввиду, прежде чем оценивать некоторые аспекты религиозной жизни того времени, которые, как сегодня кому-то может показаться, отдают «мелкобуржуазной замкнутостью», «сентиментальным перегревом», «уходом в мистику», «бесплотностью» и «безропотной покорностью».

Все это может быть внешней оболочкой, но за ней иногда стоит решение бороться, желание полноты и обостренная восприимчивость к «духовным» и вечным ценностям. Это предпосылка, из которой рождаются святые того времени, в которых, слава Богу, нет недостатка. С другой стороны любой христианин должен стать святым в «своем времени».

От кого-то Бог требует опередить будущие времена и подготовить их: в этом состоит миссия Терезы из Лизье. С этой точки зрения верно то, что по своей восприимчивости она явно отличается от членов своей собственной семьи.

Но от ее родителей Бог потребовал подготовить для нее — для девочки и ее нового послания — домашний очаг, способный сохранить ростки этой новизны.

Поэтому нет смысла тратить время на поиск несуществующих психологических и духовных конфликтов между дочерью и родителями.

Той задаче, которую доверило им Провидение, родители посвятили себя в соответствии со своими возможностями, создав для девочки полностью христианский мир — оазис, если хотите — именно в тот момент, когда XIX век входил в свою последнюю четверть, — период, наиболее сильно проникнутый горделивой наукой, и как никогда больной надменным антиклерикализмом. Итак, вернемся к объяснению того, почему история супругов Мартэн должна была тогда — и еще более сейчас — казаться странной.

Прежде всего оба они в молодости почувствовали желание посвятить себя Господу и остались отмечены этим желанием на всю жизнь. Более того, оно наполнило все их существование, как и созданную ими семью чем-то таким, что Тереза называла «девственным благоуханием».

Луи Мартэн — человек задумчивый и идеалист, который тем не менее в одинаковой степени любит тишину и приключения, созерцательное удаление от мира и путешествия в незнакомые страны, математическую точность и романтическую литературу. В двадцать два года он поднимается на Гран Сен-Бернар, что в Швейцарских Альпах, и просит принять его в число монахов, которые проводят жизнь, вознося хвалу Богу и помогая путешественникам, попавшим в беду.

Зели Герэн — напротив, девушка порывистая и увлеченная работой: в девятнадцать лет она просит принять ее в Отель-Дьё в Алансоне, в число «дочерей Милосердия», чтобы посвятить себя Богу, занимаясь уходом за больными.

Обоим отказано: Луи — потому, что он не знает латыни, которую тогда считали основополагающей для вступления в монашескую жизнь; Зели — оттого что у нее слабое здоровье.

Так Луи выбирает профессию часовщика, занимаясь которой, он проводит долгие часы в своей мастерской точности, а также становиться владельцем ювелирного магазинчика; а Зели делается мастерицей по изготовлению знаменитых «алансонских кружев», которые тогда пользовались большим спросом, так что ей удалось организовать собственную мелкую торговлю.

Они знакомятся, когда Луи уже тридцать пять лет, а Зели — двадцать семь, и оба убеждены, что должны провести свою жизнь в безмолвном и личном посвящении Богу в мире.

Однако, с первой встречи они почувствовали, что предназначены друг для друга. Зели будет рассказывать дочерям, что, встретив на мосту Сен-Леонар этого изысканного господина, которому суждено было стать их отцом, она услышала в своем сердце голос, говоривший ей: «Вот тот, кого я приготовила для тебя». И рассказывала это, будучи убеждена, что слышала голос Богоматери. И это было не впервые...

Они поженились три месяца спустя в полночь, — по обычаю тех, кто желал церемонии в тесном кругу, погруженной в молитву.

Соединив свои жизни, они объединили и свои мастерские, которые обе в одинаковой степени требовали фантазии и бесконечного терпения.

Зели вышла замуж с желанием иметь «много детей», но — как случалось тогда почти со всеми девушками из буржуазных семей, — она вступила в брак, полностью лишенная какого бы то ни было сексуального воспитания. Перед лицом открывавшейся перед ней сексуальности стремление к жизни, посвященной Богу, вновь дало о себе знать непреодолимым образом.

Луи со своей стороны тщательно подготовился к таинству, которое он должен был принять. Среди его бумаг была найдена запись, в которой подчеркивается особенный аспект учения Церкви: брак, в котором хотят сексуальной активности, но не хотят детей — недействителен; напротив, является настоящим браком тот, в котором оба супруга приходят к соглашению «культивировать близость сердец и духа, отказываясь при этом от физического союза, который тем не менее был бы для них позволительным».

В этом смысле брак Богоматери и святого Иосифа был настоящим браком, в этом же смысле в истории Церкви были некоторые святые супруги, которые почувствовали себя призванными к этой совершенно особенной форме брачного союза. Таким был, например, в нашем веке брак между Жаком и Раисой Маритэн, человеческое и духовное величие которых общепризнано. Конечно же, это не тот опыт, который можно советовать кому угодно, и, возможно, он даже не должен быть рекомендован. Но он не невозможен и не лишен смысла. Тем более, что брачный союз Луи и Зели Мартэн привился на предшествовавшем ему общем для обоих девственном призвании.

Луи со своей стороны уже думал о такой возможности и посчитал знаком крайнее затруднение Зели. Поэтому они решили жить как брат и сестра. Что речь здесь шла не об эгоизме, доказывает тот факт, что они тут же поспешили принять на постоянное жительство в свой дом ребенка из многодетной семьи, оставшейся без матери.

Прошло много месяцев; затем их духовник вмешался своими мудрыми советами. Он помог Зели понять, что таинство брака простирается так далеко, что освящает и сексуальность, и что ее желание иметь детей требует здоровой и естественной сексуальной встречи.

Нам нет необходимости строить предположения для того, чтобы проследить за этой столь деликатной духовной историей. Перед нами то, что рассказала сама Зели в обстановке особой доверительности.

4 марта 1877 года. Зели, которая уже очень больна, остается не более шести месяцев жизни. В письме к своей любимой дочери Полин она рассказывает о том первом дне свадьбы так, как будто в конце своей земной истории она обернулась назад, будучи теперь, издалека, способной разглядеть священную тайну, заключенную в ней. «В тот день, — пишет она, — я выплакала все слезы, я плакала больше, чем когда-либо прежде и больше, чем когда-либо еще буду плакать. Та бедная сестра не знала, как меня утешить. Не то чтобы мне было неприятно видеть ее там, в монастыре, — как раз напротив: я бы тоже хотела там быть; я сравнивала мою жизнь с ее, и слезы лились еще сильнее... Я чувствовала себя такой несчастной оттого, что жила в миру; я бы хотела скрыть мою жизнь вместе с ее жизнью.

Ты, что так любишь твоего отца, моя дорогая Полин, — подумаешь, что я причиняла ему огорчение и что я причиняла его ему в день моей свадьбы. Но нет: он понимал меня и утешал, как мог, потому что у него были такие же вкусы, как и у меня; я даже думаю, что наша взаимная привязанность именно таким образом возросла, и наши чувства всегда звучали в унисон, и он всегда был для меня утешителем и опорой.

Но когда у нас появились наши детки, наши идеи немного изменились; мы жили теперь только для них, это было наше счастье, и мы всегда находили его только в них. В общем, все нам очень легко удавалось, мир больше не был для нас обузой. Для меня это была большая награда, поэтому я хотела иметь их много, чтобы растить их для Неба».

Этот рассказ заслуживает того, чтобы надолго призадуматься над ним. Тот факт, что он кажется далеким от обычного опыта наших молодых семей, не должен вводить нас в заблуждение.

В действительности речь идет об образцовом опыте, в котором тотчас же, с впечатляющей яркостью проявляются те аспекты супружеской жизни, которые для многих остаются и всегда будут оставаться туманными. Но многие семьи, сами того не зная, страдают именно из-за этой никогда не рассеивающейся туманности. Все должно бы начинаться в юные годы, с того открытия, что человеческое сердце создано для абсолюта, и ничто никогда не сможет насытить его, кроме одного только Бога: существует в душе бесконечное одиночество, которое никогда не может быть заполнено сотворенными существами, даже самыми любимыми. И это — первоначальное «призвание к целомудрию», которое все рано или поздно должны ощутить, а иначе они вечно будут блуждать на поверхности собственного существа. Тот, кто затем узнает и полюбит Сына Божьего, ставшего человеком, с томлением поймет, что это первоначальное целомудрие должно с любовью и конкретным образом обратиться к Нему: только тогда рождается «христианин».

Это изначальное христианское призвание обычно прививается в благословленном Церковью браке, но иногда оно стремится реализоваться — именно как целомудрие — в конкретных формах жизни, которые Церковь признает и освящает. В них непосредственная направленность сердца ко Христу становится также «видимой историей»: время, обстановка, силы, мысли, привязанности и деятельность, — все в них организовано «для Него и для того, что Ему принадлежит».

В этом смысле монастырь всегда, для любого христианина достоин «слез желания», даже когда призвание не ведет нас на эту священную территорию. Супруги не должны избегать этого изначального желания.

Святые братские отношения между Луи и Зели — хотя и обусловленные некоторыми страхами и непониманием — таким образом обладали идеальностью и истинностью, которые рано или поздно вновь предстают перед всеми христианскими супругами по мере того, как освященное единение являет свою силу и свое святое происхождение.

Не лишено значения то, о чем так проницательно свидетельствует Зели: даже в самой этой первой незавершенности они увидели, как их любовь возросла до созвучия их сердец. Это то, чего многие пары никогда не испытывают, даже многократно повторяя физические жесты, предназначение которых — сделать их «одной плотью».

Но теперь наше повествование должно сосредоточиться почти исключительно на личности матери, которую Тереза знала только в самые первые годы своей жизни. «Господь Бог дал мне благодать очень рано проявить мои мыслительные способности... Конечно же, Он хотел, в своей любви, дать мне возможность узнать ту несравненную мать, которой он меня наделил, но которую Его божественная рука спешила увенчать на небесах!..» Именно по отношению к детям супруги Мартэн реализовали свое собственное целомудрие: именно потому, что дети были для них повседневно и во всей полноте «сферой счастья и боли», они были признаны в их окончательной принадлежности Богу Отцу и любимы ради их окончательной судьбы.

Зели и Луи Мартэны имели девятерых детей: двух мальчиков и семь девочек. Тереза была последней; она родилась, когда ее мать уже знала, что страдает опухолью груди.

Ту истину, что дети принадлежат Богу, супруги Мартэн испытывали на себе день за днем, учась смиряться с тем жестоким чередованием рождений и смертей, болезней и выздоровлений, рецидивов и улучшений, которые тогда были уделом детства.

В наши дни семьи знакомы с неизбежным рядом болезней, которым подвержены их дети, но в их распоряжении есть врачи и всевозможные лекарства, и эта битва почти всегда заканчивается победой.

Совсем иначе было в прошлом веке, когда сами роды уже были большим риском и оставляли детей обессиленными, а многочисленные болезни невозможно было даже распознать: против кишечных болезней были только домашние средства; бронхиты затягивались на месяцы, и их лечили, накладывая пластыри на спину; рожистое воспаление было очень опасно, и достаточно было какой-нибудь краснухи, чтобы умерло пол-квартала. И чаще других был диагноз «болезнь от упадка сил», который ничего не означал кроме того, что ребенок умирал по неизвестной причине.

У Зели умерли два мальчика и девочка: все на первом году жизни.

Еще одна девочка, самая любимая, умерла в пять лет. Выжили пять девочек. Тереза в младенчестве не раз бывала при смерти, но проявила невероятную волю к жизни. Те, кого это интересует, в наши дни имеют в своем распоряжении «Переписку» Зели для того, чтобы, почти что слушая ее, отдать себе отчет в том, как эта мать пережила рождение и рост своих малышей: среди неописуемых радостей и невыразимых мук, заботясь о воспитании и лелея склонности каждого, по-прежнему руководя при этом кружевной мастерской, которая держала ее на ногах с четырех часов утра до одиннадцати вечера.

Это страницы муки и нежности, в которых проступает все то же «целомудрие» (то есть вера, направленность сердца к Богу, ожидание Неба), о котором мы уже говорили.

Мы должны сделать выбор прежде всего из страниц муки.

Вот ее рассказ о смерти маленькой Элен, пяти лет. «Что меня больше всего терзает и в чем я не могу утешиться, так это то, что я не смогла лучше понять ее состояния... Я позвала врача. Он сказал, что не нашел никакой явной болезни и что не видит надобности приходить еще, разве только в том случае, если ей станет хуже...

В воскресенье вечером она впала в подавленное состояние, и я тут же послала за врачом. Но его не было дома, и он пришел только в понедельник утром. Он сказал, что у девочки катаральная лихорадка, и поражено легкое, что она в большой опасности, и что надо давать ей только бульон... После того, как он ушел, я с грустью смотрела на нее: ее глазки затуманились, в них больше не было жизни, и я заплакала.

Тогда она обхватила меня ручками и утешала меня, как могла; весь день она говорила мне лишь одно: «моя бедная мама плакала!» Я провела ночь возле нее, ужасную ночь. Утром мы спросили у нее, хочет ли она скушать свой бульон: она сказала да, но не могла его проглотить. И все же сделала большое усилие, спросив меня: «Если я его скушаю, ты будешь меня больше любить?» Тогда она взяла его, но страдала ужасно и не знала, что делать. Она смотрела на бутылку с порцией, которую ей прописал доктор, и хотела выпить ее, говоря, что когда она всю ее выпьет, то выздоровеет. Потом, примерно без четверти десять она сказала мне: «Да, скоро я выздоровею, да, сейчас...» В тот же момент, тогда как я ее поддерживала, ее головка упала мне на плечо, глазки закрылись, и через пять минут она была мертва... Это произвело на меня впечатление, которого я никогда не забуду; я не ожидала такого внезапного конца, и мой муж также. Когда он вошел и увидел свою маленькую дочку мертвой, он зарыдал, восклицая: «Моя маленькая Элен, моя маленькая Элен!» Потом мы вместе предали ее Господу». (Письмо от 24 февраля 1870 года). «Вместе предали ее Господу». Видеть, как умирает твой ребенок — это, конечно же, трагедия, но супруги Мартэн разделили ее почти со всеми семьями их времени и их среды. Да и в наши дни нет недостатка в многочисленных парах, на долю которых выпадает столь нечеловеческая скорбь.

Но что сделало их «образцовыми», — то есть примером для христианской жизни, — так это именно это «предание», это сознательное совершение таинства: поскольку они дали жизнь во имя Творца (таково точное значение глагола «воспроизводить»), то они вновь доверили ее в Его руки, а не одной лишь темной и насмешливой случайности.

Это, конечно, не означало забыть или страдать менее жестоко, но означало — продолжать верить в жизнь, подаренную детям, сохранить связь с ними, по-прежнему ждать их.

Через месяц после смерти маленькой Элен Зели писала: «С тех пор, как я потеряла эту девочку, испытываю горячее желание вновь увидеть ее... Не проходит и минуты, чтобы я не думала о ней» (П. 27 марта 1870 г.). И она продолжала вспоминать день рождения дочки: «Вчера было одиннадцать лет со дня рождения маленькой Элен, и я много думала о ней, я буду так рада вновь увидеть ее в ином мире» (П. 14 октября 1875 г.).

Она всегда продолжала беседовать со своими малышами в тайне самой глубокой своей молитвы. Брату, который также потерял ребенка, она писала: «Да, это очень тяжело, и все же, дорогой мой, не надо роптать. Бог — Хозяин, для нашего же блага Он может дать нам огромное страдание, и даже более того, но в Его помощи и в Его милости у нас никогда не будет недостатка... Скажи мне прежде всего, был ли ребенок жив в момент крещения. Врач должен был бы крестить его до рождения. Когда видят, что дитя в опасности, именно с этого надо начинать...» (П. 17 октября 1871 г.). С золовкой, в таких же обстоятельствах, она нежно делилась своим не раз повторившимся скорбным опытом: «Да пошлет вам Господь Бог покорности Его святой воле. Ваш дорогой ребеночек у Него, он видит вас, любит вас, и когда-нибудь вы с ним встретитесь. Это — большое утешение, которое я испытала и которое все еще испытываю. Когда я закрывала глазки моим милым деткам и хоронила их, я испытывала сильную скорбь, но моя скорбь всегда была покорной. Я не жаловалась на страдания и тревоги, которые перенесла ради них. Многие мне говорили: «Было бы лучше, если бы у вас никогда их не было». Я не могла выносить подобных речей. Я не верю, что страдания и тревоги матери могут быть положены на те же самые весы, что и вечное счастье моих детей. К тому же, они не навсегда потеряны: жизнь коротка и полна горя, я встречу их на небесах!» (П. 17 октября 1871 г.)

И маленькая Тереза — наша святая — также едва не умерла в первые месяцы жизни.

«Вчера, когда я шла к моей маленькой Терезе, вся в скорби, я говорила себе: (...) мы будем счастливы только когда все — мы и наши дети — будем вместе на небесах. И предавала Богу мою девочку...

Я сделала все, что было в моей власти, чтобы спасти жизнь моей Терезы; теперь, если Богу угодно распорядиться иначе, я постараюсь перенести это испытание с тем терпением, на которое только буду способна. Я в самом деле нуждаюсь в том, чтобы вернуть себе мужество; я уже много страдала в жизни» (П. 30 марта 1873г.). С самого начала Зели знала, что ее задачей было «воспитывать детей для Неба». Это прежде всего означало долгий, терпеливый и радостный труд, заключавшийся в том, чтобы растить их, воспитывая их в вере, для вечной и счастливой судьбы; но эти планы не были расстроены только оттого, что Бог принимал их на Небо еще такими маленькими.

Некто, хвастаясь своим знанием психоанализа, написал целые тома, чтобы доказать «болезненность» подобного смирения перед лицом смерти.

Но, в самом деле, странная эта наука, считающая нормальным, чтобы мать покорилась абсурду и бессмыслице, — довольствуясь долгим страданием, чтобы потом «выздороветь» с помощью забвения, — и негативным и болезненным поведение того, кто находит в своей вере простор для жизни и даже нетерпение ожидания. «Эти два чувства, скорбь и радость (скорбь «оттого, что я потеряла милое дитя на земле», но радость «при мысли, что я обрела ангела на небесах») часто смешиваются во мне: известно, что жизнь коротка, и скоро мы вновь увидимся» (П. 5 ноября 1871 г.).

Когда же детям удавалось преодолеть неизбежные кризисы детства, они все еще требовали и заслуживали всех сил сердца и ума, чтобы благоприятно возрастать телом и духом. И это был праздник, невзирая на повседневный тяжкий труд.

«Это такая легкая работа — заниматься своими детками! Если бы я должна была делать только это, я была бы счастливейшей из женщин. Но я и их отец непременно должны работать, чтобы собрать им приданое, а иначе, когда они вырастут, они будут недовольны нами!» (П. 14 апреля 1868 г.).

Истинно, что Зели Герэн воспринимала каждое свое новое материнство как молитву: это была молитва о даре; его благодарное принятие; любовная забота о даре, который она получила. Если в каком-то случае дар требовали назад, она скорбела, но не чувствовала себя обманутой. Она поклонялась нелегкому плану, который, конечно же, не был злым.

И это потому, что она не вопрошала Небо только в критические моменты, как поступают многие, призывая Бога к ответу, когда Его план становится непонятным, но, однако, совсем не ищут Его, когда все как будто бы сияет. Зели, напротив, чувствовала себя коротко знакомой с миром Бога, прежде всего через нежное посредничество Святой Девы.

Вот как она передает в одном из писем к четырнадцатилетней дочери Полин «духовные» обстоятельства ее зачатия:

«Итак, в среду — Непорочное Зачатие, большой праздник для меня! В этот день Святая Дева оделила меня многими великими милостями...

Я никогда не забуду 8 декабря 1860 года, когда я молила нашу небесную Мать послать мне маленькую Полин, но не могу думать об этом без смеха, потому что я была совсем как девочка, которая просит у мамы куклу, и вела себя точно также. Я хотела иметь Полин, — такую же, как она у меня есть, — и ставила все точки над «i», боясь, что Святая Дева хорошо не поймет, чего именно я хочу. Прежде всего, разумеется, было необходимо, чтобы у нее была прекрасная душа, способная стать святой, но я хотела также, чтобы она была очень миловидной. Что касается этого, то она не очень красива, но я нахожу ее именно такой прекрасной, как я этого хотела» (П. 5 декабря 1875 г.)

Можно улыбнутся этой милой набожности. Но есть один потрясающий факт, от которого может пойти мороз по коже. Вот эта мать творит свою «молитву, прося у Девы дочку» в день Непорочного Зачатия, на утренней мессе 8 декабря 1860 года. И Полин рождается 7 сентября 1861 года: как раз девять месяцев спустя. 8 сентября, в праздник Рождества Богородицы девочку крестили. Мы знаем, что этот диалог с Непорочной Девой в день ее праздника больше не прерывался.

Продолжается письмо матери: «В этом году я опять пойду к Святой Деве рано утром; я хочу прийти первой, как всегда я поставлю ей свечку, но не буду просить у нее дочек: я буду молить ее, чтобы те, которых она мне дала, все были святыми, и, что касается меня, — чтобы я могла быть с ними рядом, но чтобы они были лучше меня!» (П. 5 декабря 1875г.).

Здесь мы находим ключевое слово всей этой истории: слово «святость».

Зели Герэн была женщиной редкой энергии: она предавалась работе до такой степени, что была почти перегружена ею. Ее кружевная мастерская превратилась в маленькое предприятие, дававшее работу на дому многим женщинам, — таким образом, для того, чтобы ей помочь, ее муж в конце концов отказался от своей профессии часовщика и золотых дел мастера.

Следовательно, она справлялась с немалым домашним хозяйством (достаточно вспомнить о девяти беременностях за тринадцать лет).

Это, однако, не мешало ей проявить единственное большое беспокойство: о святости ее детей и — в качестве смиренного следствия этого реализованного призвания — о ее собственной святости.

«Я хочу стать святой, — писала она, — но это будет нелегко, следует многое обтесать, а дерево твердо, как камень. Надо было бы начать раньше, когда еще не было так трудно, но лучше поздно, чем никогда» (П. 1 ноября 1873 г.).

Святость — это прежде всего «бесконечная уверенность в любви к нам со стороны Бога», в его «компании», поскольку Он зовется именно «Эммануил». Золовке она признавалась: «Вижу, дорогая сестра, что вы ждете еще одного ребенка; беспокоюсь о вашем здоровье, но в конце концов Господь Бог никого не обременяет сверх того, что могут вынести его силы. Я столько раз видела моего мужа обеспокоенным по этому поводу из-за меня; я же была спокойна и говорила: "Не бойся, Господь Бог с нами". И, однако, я была перегружена работой и всякими мыслями, но у меня была твердая уверенность в этой поддержке свыше» (П. 5 мая 1871 г.). Дочери она пересказывала диалог с одним очень добрым знакомым, у которого, однако, были «такие либеральные идеи!» и который причинял ей страдания своим неверием: «...Он говорил мне как-то, что "Бог не занимается нами"...» Прискорбно, что у таких добрых друзей могут быть подобные чувства. Я хорошо знаю, что Господь Бог занимается мной! Я замечала это много раз в моей жизни, и по этому поводу у меня немало воспоминаний, которые никогда не изгладятся из моей памяти!» (П. 12 марта 1876г.).

Она писала дочкам в пансион: «Нужно хорошо служить Господу Богу, мои дорогие дочки, и постараться быть однажды в числе святых, праздник которых мы сегодня отмечаем». (П. 1 ноября 1873 г.). «Ты хорошая девочка, очень ласковая и нежная, но ты еще недостаточно набожна» (П. 10 октября 1875 г.). «Продолжай быть хорошей и святой девочкой» (П. январь 1876 г.).

«Я надеюсь, что Мари (старшая из дочерей) будет доброй девушкой, но я хотела бы, чтобы она была святой, и я хотела бы видеть святой и тебя, милая Полин. Я тоже хотела бы стать святой, но не знаю, с чего начать, — так много надо всего сделать, что я ограничиваюсь желанием. Я часто говорю в течение дня: «Боже, как бы я хотела быть святой!» А затем не делаю добрых дел! И однако же, пора бы начать...» (П. 26 февраля 1876г.). В действительности ее самые блестящие свершения заключались именно в деятельности воспитательницы, с которой ей удавалось справляться, никогда не пренебрегая ею, хотя все другие заботы и грозили ее поглотить. Достаточно было бы проиллюстрировать живую и частую переписку с дочерью, находившейся в пансионе, — переписку, богатую «еженедельными историями», — фактически, это был повод дать девочке ощутить всю домашнюю обстановку: происшествия веселые и грустные; то, как росли сестрички, новости о соседях, веселые эпизоды, намеки на семейные тревоги. Все это перемешивалось с нежными и требовательными советами той, кто ждет от дочери самого лучшего, прежде всего перед Богом.

Все остальное было доброй и утомительной повседневной рутиной.

Все девочки знали, что нельзя было начинать день, не «предав своего сердца Господу» с помощью формулировки, которой они научились из материнских уст: «Боже, предаю Тебе мое сердце, возьми его, если хочешь, так, чтобы никто больше не владел им, но только Ты, мой сладчайший Иисус».

В своей «Истории одной души» Тереза будет вспоминать, возвращаясь к детству: «Я очень любила Бога и часто предавала Ему мое сердце в той краткой молитве, которой меня научила мама».

И сама мать рассказывает с удивлением: «Сегодня утром, в половине шестого, когда я встала, Селин (предпоследняя из дочерей) проснулась, и я спросила, хочет ли она кусочек шоколада. Она не отвечала, потому что со всем вниманием совершала предание своего сердца Господу Богу... Позже я, смеясь, назвала ее «мой святой ангел» и спросила: «Кто тебя так называл?» Она ответила: «Моя кормилица!». Я вновь спросила: «Ты не забываешь молиться о ней теперь, когда она умерла?». Она сказала: «Я еще ни разу не забыла: каждый день я читаю за нее «Отче наш» и «Богородицу» (П. 19 ноября 1876 г.). Девочки знали, что мать и отец каждое утро, при звоне колокола в половние шестого выходили из дома, чтобы пойти на «мессу бедных». Иногда, слыша, как они уходили, маленькая Тереза просыпалась и говорила: «Мама, я буду хорошей-хорошей...» Разными средствами можно добиться от малышей хорошего поведения!... Испытание совести перед исповедью осуществлялось на коленях у матери, так как именно она должна была сделать добрым и проникнутым нежностью этот несколько сложный аспект таинства примирения.

Все маленькие трудности жизни — от обучения чтению и письму до способов разрешить мелкие споры, и до страха перед зубным врачом — встречали, исходя из критерия «быть угодными Иисусу».

Более того, у девочек была привычка вести счет своим «добрым делам» или иначе говоря, старинным «благочестивым поступкам». Риск вырасти с религиозностью, уделяющей слишком много внимания подсчету собственных добрых дел, разумеется, не столь велик, как риск, которому мы подвергаемся, никогда ничего не делая ни для того, чтобы любить, ни для того, чтобы почувствовать, что Бог любит нас.

В эту нормальную жизненную обстановку вписывалось и поведение, которое от родителей переходило к детям: милосердие к бедным, даже если ценой его были длительный, тяжелый труд и беспокойства; солидарность с соседями, в том числе и в самых неприятных ситуациях; отношение матери к работницам.

Еженедельная плата работницам была таким святым делом, что Зели не захотела отложить ее даже в тот день, когда она потеряла ребенка; а в воскресенье после обеда она всегда навещала тех из них, которые были больны; многочисленны были и ее естественные и деликатные вмешательства в случаях необходимости.

«Если вы довольны горничной, которую я вам послала, — писала она золовке, — постарайтесь удержать ее, так как очень трудно найти хорошую прислугу. Не всегда высокий заработок обеспечивает привязанность прислуги; надо, чтобы они чувствовали, что их любят, надо проявлять к ним симпатию и не быть с ними слишком строгими. Ты знаешь, что я очень резкая, и тем не менее вся прислуга, которую я имела, любила меня, и они у меня остаются все то время, которое я хочу. Та, что работает у меня сейчас, наверное, заболела бы, если бы должна была уйти; я уверена, что если бы ей предложили на двести франков больше, она и тогда не захотела бы оставить нас; верно и то, что я обращаюсь с прислугой не хуже, чем с собственными детьми» (П. 2 марта 1868г.). Не миновало ее и самое тяжелое испытание, которое только может выпасть на долю матери, — дочь с нарушением поведенческих реакций (Леони): никогда не понятно было, как с ней следовало обращаться. Ласковая, но обидчивая, она без конца переходила от порывов щедрости к невероятному упрямству, граничившему с тупостью; она была строптива с матерью, но подпала под тайное влияние горничной. Если она чего-то хотела, она способна была кричать полдня.

В пансионе ее называли «ужасной девочкой», пока в конце концов ее не исключили оттуда. А Зели абсолютно честно заметила: «Когда наши дети не таковы, как другие, то мы, родители, должны взять на себя этот груз». Мнение матери в отношении этой странной дочки трезво до безжалостности, и тем не менее она определила ей иную «судьбу»: за нее она жертвовала Богу всякий труд, всякую боль, всякое страдание, всякую молитву, — чтобы, невзирая ни на что, Он сделал из нее святую. Были бесконечные попытки найти удобный случай, подходящий момент, в который воспитательные меры могли бы достичь сердца девочки.

«Сегодня после обеда я подозвала ее к себе, чтобы она прочитала некоторые молитвы, но она вскоре утомилась и сказала мне: «Мама, расскажи мне жизнь нашего Господа Иисуса Христа». Я не была расположена рассказывать: это меня очень утомляет, и у меня всегда болит горло. Но я все же приободрилась и рассказала ей жизнь нашего Господа. Когда я дошла до Страстей, она плакала; я рада была заметить в ней эти чувства» (П. 7 сентября 1875 г.).

Она писала одной из дочерей: «(Леони) одарена от природы меньше вас, но все же у нее есть сердце, которое хочет любить и быть любимым, и только мать способна каждый миг доказывать ей свою любовь, в которой она нуждается...» (П. 25 июня 1877 г.).

Она предложила Богу свою жизнь ради этого: «Если бы только нужно было пожертвовать моей жизнью, чтобы она стала святой, я бы сделала это от всего сердца» (П. 18 января 1877 г.).

Она сумела полностью завоевать душу бедной «трудной» дочери лишь за несколько месяцев до смерти: «Она начала проявлять ко мне постоянно растущую привязанность. Она больше не в состоянии оставить меня, даже доверяет мне свои самые тайные мысли; страх Божий и любовь к Богу постепенно проникают в ее сердце. Но если бы ты знала, как нежно я с ней обращаюсь...

Она хочет принять Причастие в конце мая и готовится к этому каждый день, каждый миг. В общем, да будет благословен Господь Бог!» (П. 10 мая 1877 г.). И эта дочь, — после смерти матери — невзирая на повторявшийся неуспех, сможет наконец реализовать свое очень личное призвание. Она станет монахиней ордена Посещения и умрет в глубокой старости, почитаемая святой за ее смирение, кротость, уравновешенность, приобретенные за долгие годы посвящения себя Богу и ближнему, следуя во всем примеру и учению «маленькой Терезы», ее младшей сестры.

К заботам о воспитании, заполнявшим ум и сердце Зели, прибавлялись тревоги особенно беспокойного времени. То были годы разгрома при Седане и падения Второй Империи: французские солдаты возвращались с поражением, а прусские войска с черными флагами и с черепами на шлемах, сея ужас, проходили по улицам Алансона. Отнимали жилье, скот, всевозможное имущество. Семья Мартэн должна была разместить у себя в доме девять пруссаков. Невозможно было найти ни мяса, ни молока. «Все в городе плачут, — писала Зели, — все, кроме меня».

Ее торговля также знала взлеты и падения, критические периоды, которые заставляли опасаться худшего: «Сколько труда ради этого проклятого алансонского кружева, которое переполняет чашу моих несчастий! Я зарабатываю какие-то гроши, это так, но Боже мой, как дорого мне это стоит!.. Это стоит мне жизни, так как я думаю, что сокращаю мои дни; и если Господь не сохранит меня особенным образом, то я чувствую, что не протяну долго...» (П. 23 декабря 1866 г.).

«Когда я начала мою торговлю алансонскими кружевами, я даже заболела от беспокойства. Сейчас я более разумна, меньше терзаю себя и смиряюсь со всеми неприятными неувязками, которые со мной приключаются или которые могли бы случиться. Я говорю себе: "Это Господь хочет, чтобы было так", — и не думаю больше об этом» (П. 14 февраля 1868 г.).

«Моя торговля идет плохо, прямо-таки очень плохо, хуже некуда. Я действительно думаю, что мое царство близится к закату, хотя это и против моей воли, так как я хотела бы работать до конца для моих детей. У нас их уже пятеро, не считая тех, что могут родиться; так что я не теряю надежды иметь еще троих или четверых!» (П. май 1868 г.).

Дочери часто слышали от нее эти утверждения: «Господь дал мне благодать не пугаться, я спокойна». «Бог — добрый Отец, который никогда не дает своим детям бремя тяжелее того, что они могут вынести».

Ей удалось своим неутомимым трудом собрать порядочное состояние, но она не любила богатство. Она говорила: «Мной не движет стремление обогатиться, я имею больше, чем могу желать. Но мне казалось бы безумием оставить эту работу, особенно когда я думаю, что у меня пять девочек, которых надо пристроить. Для них надо довести дело до конца... Если бы я была одна и должна была вновь начать выносить все то, что я выстрадала с двадцати четырех лет до нынешнего дня, я предпочла бы умереть с голоду, ибо при одной только мысли обо всем этом у меня мороз идет по коже» (П. 6 февраля 1876 г.).

Ей было уже больше сорока лет, и она была больна. Луи уже было пятьдесят. И вот предстоит еще одно рождение. Конечно, не было недостатка в тревогах как за мать, так и за дитя, которое должно было появиться на свет. Предпоследняя девочка прожила всего несколько месяцев.

Она писала: «Я безумно люблю детей, я рождена, чтобы иметь их, но скоро пора уже будет не производить их больше на свет. Мне исполнится сорок один год двадцать третьего числа этого месяца, а это возраст, когда начинают становиться бабушками!» (П. 15 декабря 1872 г.). Но — прежде всякого беспокойства — сколь глубока была радость и желание принять этого ребенка, делается ясным из этого странного признания, которое она сделала золовке несколько дней спустя после рождения Терезы, — той, что впоследствии станет Святой из Лизье: «Когда я носила ее во чреве, я заметила одну вещь, которая никогда со мной не случалась из-за других моих детей: когда я пела, она пела вместе со мной... Я рассказываю это тебе, потому что никто другой не смог бы мне поверить» (16 января 1873 г.).

Не много лет Зели удалось посвятить этой последней дочке, так как она смогла сопровождать ее в жизни только первые четыре года. Тереза, несмотря на это, приводила в своей «Автобиографии» самые нежные и многозначительные воспоминания, которые мать запечатлела в своей переписке.

Когда девочке нет еще и трех лет, ее мать весело рассказывает: «Это дитя — необыкновенный чертенок; она подходит приласкаться ко мне, желая мне смерти: «О, как бы я хотела, чтобы ты умерла, мама!». Ее ругают, а она говорит: «Но это для того, чтобы ты попала на Небо, ты всегда говоришь, что надо умереть, чтобы попасть туда!». И таким же образом в своих порывах любви она желает смерти отцу» (П. 5 декабря 1875 г.). Несколько месяцев спустя она опять рассказывает: «Маленькая Тереза... всегда прелестна, и она говорила мне сегодня утром, что хочет попасть на Небо и что для этого она будет хорошей, как ангелочек» (П. 12 марта 1876 г.).

Некоторые так называемые психоаналитики обрушились на это «желание смерти», высказанное Терезой, воображая смутные и мрачные конфликты между матерью, помешанной на работе, болезни и мыслях о потустороннем мире, и девочкой, полной желания жить. Дело в том, что некоторые «эксперты» уверены, что «желание смерти» и «желание Неба» — это одно и то же, поскольку небо считается бесполезной фантазией; и они не в состоянии вообразить, что христианская мать действительно может рассказывать детям о рае и вечной жизни так, что все это может выглядеть приятным и желанным.

Даже Лютер — который, как известно, был печальным человеком — сказал однажды, держа на руках своего ребенка: «У детей такие светлые мысли о Боге оттого, что они уверены, что Он — на Небе и что Он — их Бог».

В четыре года мысль о небе еще обычна, но уже связана с проблемой спасения, добра и зла, риска. Опять рассказывает мать: «Как-то Тереза спрашивает у меня, попадет ли она на небо. Я говорю ей: да, если она будет очень хорошей; она отвечает: "Да, но а если бы я была не очень хорошей, то я бы попала в ад... но я знаю, что бы я сделала: я бы убежала с тобой; если бы ты была на небе, как бы тогда Господь Бог отобрал меня? Ты бы взяла меня на руки и держала бы крепко-крепко..." Я прочитала в ее глазах: она уверена, что Господь Бог ничего не может ей сделать, если она на руках у мамы» (П. 28 октября 1876 г.). Можно сказать, что весь духовный путь и учение Терезы уже полностью заключены в этой крайне ясной аргументации: ей достаточно будет понять, что объятия матери — это символ и таинство милосердных объятий небесного Отца.

Точно так же, как уже был насыщен символичностью другой ее детский поступок, полный упрямой логики. Когда она училась делать первые шаги, ей было трудно подниматься по лестнице. Тогда Тереза становилась внизу, возле первой ступеньки и звала: «Мама!» — и не двигалась оттуда до тех пор, пока не слышала в ответ: «Да, детка!». Только при этом ответе она поднимала ножку и преодолевала трудность, и так далее. Нужен был призыв и ответ, в знак одобрения, на каждой ступеньке. Позже Тереза, ставшая воспитательницей молодых послушниц, будет наставлять их, что нет лучшего способа научиться идти все выше к Богу, как только призывая Его на каждом шагу.

Между тем здоровье Зели ухудшалось на глазах. Опухоль груди, от которой она давно страдала, еще больше увеличилась и причиняла ей все более острую боль. Наконец она решила обратиться к врачу. Она отыскала врача столь же знаменитого, сколь и грубого («скучающим и безразличным тоном, скривив губы... потому что он ни во что не верит... он неспособен сказать хорошего слова и даже быть доброжелательным, но ограничивается лишь проявлением безразличия» (П. 14 июня 1877 г.).

Но Зели была благодарна ему уже за то, что узнала правду.

Она рассказывала золовке: «Наконец-то я была у доктора X., который, как следует осмотрев и ощупав меня, сказал, помолчав: "Вы знаете, что ваша болезнь очень серьезна? Это фиброзная опухоль. Вы бы отказались от операции?" Я ответила: "Нет, хоть я и знаю, что вместо того, чтобы спасти мне жизнь, эта операция сократила бы мои дни". И я так хорошо объяснила ему, почему была в этом уверена, что он вновь сказал: "Вы это знаете так же хорошо, как и я; все это правда, поэтому я не могу советовать вам операцию, так как ее исход очень сомнителен". Я спросила, есть ли хоть один шанс из ста. Он ответил уклончиво... Он предложил мне рецепт. Я сказала: "Какая от него польза?" Он посмотрел на меня и ответил: "Никакой, это лишь для того, чтобы доставить больным удовольствие..." (П. 17 декабря 1876 г.).

Она старалась успокоить своих домашних: «Если бы Бог считал, что я очень полезна на земле, то Он конечно же не позволил бы, чтобы у меня была эта болезнь, потому что я столько молила Его не забирать меня из этого мира до тех пор, пока я необходима моим дочерям... Бог мне оказывает большую милость в том, что я не воспринимаю все это трагически... Что бы ни случилось, давайте пользоваться добрыми временами, которые нам еще остаются, и не будем волноваться; впрочем, будет всегда только то, чего Бог захочет» (П. 17 декабря 1876 г.). Накануне Рождества, которое стало для нее последним, она отправилась в Лизье для новой консультации с одним знакомым врачом, но никто по-прежнему не советовал ей операцию.

Она написала об этом мужу: «Предадимся в руки Господа Бога, Он лучше нас знает, что нам нужно: "Это Он ранит и перевязывает рану..." Мне хорошо только с тобой, мой дорогой Луи» (П. 24 декабря 1876 г.). И в конце этого последнего трагического декабря она могла утверждать: «Я, как дети, которые не беспокоятся о завтрашнем дне, всегда жду счастья» (П. 31 декабря 1876 г.).

Она настаивала: «Давайте жить так же и как можно веселее. Сейчас дома меньше терзаются, и я более, чем когда-либо стараюсь, чтобы было так. Как бы я хотела, чтобы обо всем этом больше не говорили! Какая от этого польза? Мы сделали все, что было нужно, предадим все остальное в руки Провидения... если я не выздоровею, то это потому, что Бог непременно захочет меня забрать...» (П. 5 января 1877 г.).

Убитая горем семья настаивала на паломничестве в Лурд. Зели согласилась прежде всего для того, чтобы удовлетворить желание мужа и дочерей. Все так надеялись удостоиться чуда, что трепетали от нетерпения. Даже Зели порой почти удавалось себя убедить, что Святая Дева услышит все эти молитвы, но прежде всего она беспокоилась, как бы не пошатнулась вера дочерей перед лицом возможного неуспеха. Она лишь смиренно говорила: «Матерь Божья исцелит меня, если это будет необходимо».

«Я сделаю все возможное, чтобы удостоиться чуда; я рассчитываю на паломничество в Лурд, но если не буду исцелена, я все равно постараюсь петь на обратном пути» (П. 20 февраля 1877 г.).

И говорила дочерям: «Мы должны быть готовы великодушно принять волю Господа Бога, какой бы она ни была, так как всегда будет только то, что для нас всего лучше» (П. май 1877 г.).

Накануне паломничества она со скорбью признавалась: «Я работала за четверых — за четверых, способных работать, не теряя времени. Я вела тяжелую жизнь... А теперь, когда я наконец могла бы вздохнуть, я вижу приближение ухода, как будто бы мне сказали: "Ты достаточно сделала, иди отдыхать!" Но я не сделала достаточно! Эти девочки еще не выросли. Ах, если бы только не это, смерть не пугала бы меня» (П. 7 июня 1877г.).

Путешествие — которое Зели совершила, взяв с собой трех старших дочерей, прежде всего ту, «трудную», которую хотела поручить Богоматери, — было очень тяжелым, и разочарование девочек было ужасно.

Она вернулась домой приободренной, без всякой грусти: «так весело, будто бы я получила желаемую милость: это вернуло мужество (папе) и принесло в дом хорошее настроение... я каждую ночь прикладываю воду из Лурда к моей язве, а затем живу в надежде и в мире, ожидая, пока придет час Божий» (П. 25 июня 1877 г.). Дочери, которая вернулась в пансион с разочарованием из-за не случившегося чуда, она написала: «Я хочу знать, сердишься ли ты еще на Святую Деву, которая не захотела (так говорила девочка) «сделать так, чтобы ты прыгала от радости»... Святая Дева сказала всем нам, как она сказала Бернадетте: Я сделаю вас счастливыми не в этом мире, а в другом» (П. 25 июня 1877 г.). «Не беспокойся обо мне, я совсем не терзаюсь и предаю все в руки Божьи» (П. 29 июня 1877 г.).

И все же она чувствовала себя все более измученной: «Если так будет продолжаться, можно будет с ума сойти: я должна буду оставаться совершенно неподвижной. Днем еще терпимо, но ночью, когда надо ложиться или вставать, — ужасно, это вызывает тошноту, и я чувствую, как теряю сознание... В пять часов я должна была одеваться, чтобы пойти на первую мессу, и я была одна, так как Луи был на ночном поклонении Святым Дарам; я приподнялась, чтобы посмотреть на часы: к счастью, Святая Дева помогла мне, потому что не знаю, как бы иначе я с этим справилась; было еще слишком рано. Я села на постели, я не решалась лечь, чтобы потом не надо было опять вставать через полчаса. Наконец, в пять часов я позвала Мари, чтобы она помогла мне одеться. Я очень страдала, когда надо было садиться и преклонять колена в церкви, я должна была сдерживаться, чтобы не кричать, потому не пойду больше даже на торжественную мессу...» (П. 8 июля 1877 г.).

Дочь Мари рассказывает: «Когда она устает лежать, то мы очень осторожно приподнимаем ее на подушках до сидячего положения. Но это никогда не удается сделать без невероятных болей, так как самое маленькое движение вызывает у нее душераздирающие крики. И все же с каким терпением и с каким смирением она переносит эту ужасную болезнь! Она никогда не расстается со своими четками, постоянно молится, невзирая на страдания; все мы восхищаемся ею, потому что она обладает ни с чем не сравнимым мужеством и энергией. Две недели тому назад она еще читала свой розарий от начала до конца на коленях, у ног Святой Девы, — той, что находится в ее комнате и которую она так любит. Видя, что она так больна, я хотела усадить ее, но моя попытка была тщетной» (П. 8 июля 1877 г.).

У нее еще хватило сил написать несколько последних писем: «Она мне говорит, чтобы я не теряла надежды, и это именно то, что я делаю. Я прекрасно знаю, что Святая Дева может меня исцелить, но не могу воздержаться от опасения, что она этого не хочет, и скажу вам честно, что чудо кажется мне крайне маловероятным. Я приняла свое решение и стараюсь делать все так, как если бы я должна была умереть. Мне надо лишь не потерять то малое время, что мне остается жить; это — дни спасения, которые никогда больше не возвратятся, я хочу воспользоваться ими» (П. 15 июля 1877 г.).

«Утром в воскресенье, после не слишком скверной ночи, я встала в пять часов, чтобы пойти на первую мессу... Только с крайней осторожностью мне удавалось сделать шаг. Когда я должна была спускаться с тротуара, необходим был целый маневр. К счастью, на улице было не много людей. Я дала твердое обещание не ходить больше на мессу в таком состоянии» (П. 24 июля 1877 г.). «В эти двадцать четыре часа я страдала больше, чем за всю мою жизнь. Бедный Луи время от времени брал меня на руки, как девочку» (П. 27 июля 1877 г.). В начале августа 1877 года, преодолевая изнеможение, она захотела еще раз пойти в церковь: «В пятницу она пошла на мессу в семь часов, так как была первая пятница месяца. Ее отвел папа, потому что без него она не смогла бы пойти. Она сказала, что если бы, когда они пришли, рядом с ней не было никого, кто мог бы открыть ей дверь, она не смогла бы зайти» (Письмо дочери Мари, 9 августа 1877 г.).

Она часто повторяла: «О Ты, создавший меня, смилуйся надо мной».

Она умерла 28 августа 1877 года. Последние строки, написанные ею, были: «Если Святая Дева не исцеляет меня, то это значит, что мое время истекло, и Господу Богу угодно, чтобы я покоилась не на земле, а в другом месте» (П. 16 августа 1877 г.). Тереза, которой тогда было всего четыре года, описала невосполнимую потерю с помощью такого многозначительного эпизода:

«В последнюю неделю, что она провела на земле, я и Селин были как маленькие изгнанницы; каждое утро мадам Лериш (соседка) забирала нас, и мы проводили день у нее. Однажды у нас не было времени прочесть нашу молитву перед тем, как выйти из дома... Тогда Селин очень робко предупредила об этом мадам Лериш, и та заключила: «Ладно, деточки, сейчас вы ее прочтете». Потом она оставила нас в какой-то большой комнате и ушла. Селин посмотрела на меня, и мы сказали: «Ах, она не такая, как мама. Мама всегда заставляла нас читать нашу молитву!» (Рукопись А 42).

Таково незабываемое наследство, что мать может оставить даже четырехлетней девочке, — наследство, которое возрастет в дочери в плоды святости и близости к Богу: «Она всегда заставляла нас читать нашу молитву!» И дочери всегда будут с волнением вспоминать о том, каков был ее постоянный настрой, как бы программа и радость ее жизни: «Я доверила все воле и милости Божьей» (П. 22 апреля 1866 г.).

-------

1 - Хотя мы и посвящаем два разных биографических очерка Зели Герэн и Луи Мартэну, события их молодости и их семейной жизни рассказаны здесь. Затем повествование будет касаться одной Зели, которая умерла на четырнадцать лет раньше мужа. Биографический очерк, посвященный Луи Мартэну уделит особое внимание его отношениям с Терезой и с другими дочерьми после смерти жены.


К содержанию: "Антонио Сикари. Портреты святых."

Скачать книгу: "Антонио Сикари. Портреты святых."

Рекомендуйте эту страницу другу!

Подписаться на рассылку




Христианские ресурсы

Новое на форуме

Проголосуй!