Блаженные Франсиско и Хасинта Марто

К содержанию: "Антонио Сикари. Портреты святых."

(1908-1919, 1911-1921) - пастушки из Фатимы

В 1918 году, в конце первой мировой войны, страшная эпидемия гриппа (так называемая испанка) унесла жизней больше, чем все четыре года войны: за шесть месяцев умерло около двадцати миллионов человек.

И, разумеется, было огромное количество детей, которые познали смертную тоску, окруженные нежностью и беспомощностью своих близких; они переживали все это, будучи не в состоянии понять, что с ними происходит.

Среди них, однако, были двое, которые заболели, уже зная, что они должны умереть: они были напуганы, как и все остальные, и тем не менее почти желали долгожданной встречи, переживая свою драму с мистической глубиной, которая незнакома даже взрослым, но которая была им дана свыше; сознательно, хотя и по-детски присоединяя свои страдания к бесконечной драме искупления мира.

К этому их подготовила сама Святая Дева, явившись им близ селения под названием Фатима, что в Португалии. Это были Франсиско и Хасинта Марто.

Мальчику было девять лет, а девочке — шесть, когда в 1917 году вместе с Лусией, их десятилетней двоюродной сестрой, они видели Богоматерь [1].

В своих постельках Франсиско и Хасинта страдали и умирали, как и другие дети их возраста. Но их притягивала к себе таинственная миссия. «Какие боли в груди! — признавалась Хасинта Лусии, и только ей, потому что та "знала", — но я молчу: страдаю ради обращения грешников». А Франсиско говорил, что он терпит все «из любви к нашему Господу и к Матери Божьей». Он говорил, что хочет «утешить их» за все обиды, которые причиняет им мир.

История явлений Богоматери в 1917 году должна здесь остаться на заднем плане, поскольку это лишь пролог «святости», которой эти двое детей ответили на полученную благодать, за весьма короткое время пройдя путь героической любви к Богу и к ближнему.

Тем не менее напомним о ее основных моментах. В те годы в Португалии свирепствовало самое настоящее гонение на религию, направленное на то, чтобы отвратить страну от христианства.

Но об этом ничего не было известно трем пастушкам, что, играя, пасли свое стадо в Кова да Ирия, — маленькой долине конической формы.

Даже «Розарий», который они читали, следуя наставлениям родителей, часто был игрой: чтобы поскорее закончить, они перебирали четки, говоря лишь два слова «Радуйся, Мария» на каждом из десяти зерен и два слова «Отче наш» в начале каждого десятка.

Но вот однажды им явился Ангел и научил их такой молитве: «Боже мой, я верую в тебя, поклоняюсь тебе, надеюсь на тебя и люблю тебя. Прошу у тебя прощения за всех тех, кто не верит, не поклоняется, не надеется и не любит».

И с того дня дети стали часто повторять ее, порой «до изнеможения».

В другой раз прекрасный и лучезарный юноша представился им как «ангел-хранитель Португалии» (дети, конечно же, не знали, что Библия говорит об «ангелах народов») и попросил у них маленьких жертв «ради искупления грехов и обращения грешников».

Затем он еще явился перед ними, держа в руках чашу и облатку и научил их такой молитве: «Пресвятая Троица, Отец, Сын и Святой Дух, я приношу вам драгоценное Тело, Кровь, Душу и Божество Иисуса Христа, живого во всех дарохранительницах мира, во искупление всего бесчестья, кощунства и безразличия, что оскорбляют Иисуса. И ради бесконечных заслуг его Пресвятого Сердца и непорочного сердца Марии прошу обращения несчастных грешников». Потом он дал облатку Лусии — единственной, что уже совершила первое причастие, и поднес чашу к губам Франсиско и Хасинты.

«Ангел дал тебе причастие, — сказал Франсиско Лусии, — а мне что он дал?» — Хасинта вмешалась, невероятно счастливая: «Нам он тоже дал святое причастие... Разве ты не понял, что это кровь капала с облатки?» — «Я чувствовал, что Бог был во мне, — пояснил Франсиско, — но не знаю, какой он...»

И все трое простерлись на земле, чтобы повторять еще и еще ту молитву, которой научил их Ангел и которая запечатлелась в их сердце.

И наступило 13 мая 1917 года: в тот день на верхушке молодого каменного дуба явилась Святая Дева и, казалось, окутала их своим сиянием.

Здесь мы должны ненадолго остановиться, чтобы отметить чрезвычайное соответствие, которое часто наблюдается между необыкновенными дарами Бога и смиренной подготовкой, которую со своей стороны являют Его творения.

В самом деле, вся история будет развиваться вокруг Лусии, старшей из свидетелей появления Богоматери (и она должна будет оставаться хранительницей всех ее обращений до конца тысячелетия), но следует вспомнить, что девочка, не умевшая ни читать, ни писать, имела святую маму, которая каждый день обучала ее катехизису и рассказывала ей жития святых (она часто говорила: «Что за прелесть — эти жития святых!»); в результате девочка была настолько подготовлена, что смогла получить первое причастие в шесть лет. Это было неслыханно по тем временам.

Мама сама подвела девочку к алтарю, советуя ей: «Проси Иисуса, чтобы он сохранил твое сердце. Особенно же проси его, чтобы он сделал тебя святой».

Лусия будет вспоминать позже: «Как только священник дал мне божественную облатку, присутствие Бога стало для меня таким ощутимым, как будто бы я Его видела и чуствовала Его телесными чувствами. Тогда я обратила к Нему мои мольбы: "Господи, сделай из меня святую. Сохрани мое сердце всегда чистым, только для Тебя!" Здесь наш добрый Бог мне как будто бы сказал в глубине моего сердца: "Благодать, которую ты сегодня получила, будет жить в твоем сердце и произведет плоды вечной жизни..." Я чувствовала себя настолько преобразившейся в Бога, такой сытой хлебом ангелов, что после не могла принимать пищу...»

Порой мы воспринимаем рассказы о необыкновенных милостях (видениях, откровениях, чудесах...) так, будто бы их безвозмездность (а они зависят лишь от Божьей щедрости!) означает отсутствие всякой подготовки, и забываем, что необычайное часто предполагает обычную жизнь, прожитую необычным образом.

Так, на фоне истории Лусии и ее двоюродных братика и сестрички, привлеченных в ее орбиту (так же, как чувствовали себя привлеченными и многие дети их деревни), была эта «мама», умевшая мистически воспитывать своих детей. «Счастливая! Каких чудесных детей дал тебе Господь!» — говорили ей соседки.

И тем не менее эта женщина была столь серьезна и столь полна реализма, что она последней поверила в появления Богоматери: долго она будет обращаться с дочерью (младшей в семье) крайне жестко, будет даже бить ее, думая, что та говорит неправду; и долго она будет подавлена одной уже мыслью, что ее девочка могла из упрямства настаивать на первой лжи, которую сказала ради забавы. «Но мама, как я могу сказать, что не видела, если я видела?» — будет повторять ей Лусия, и женщина должна будет лишь уточнить: «Слушай меня как следует! Я хочу только того, чтобы ты сказала правду: если ты видела, то скажи, что видела, а если не видела, то признайся, что солгала».

Но Лусия и ее двоюродные братик и сестричка уже были уловлены той прекрасной и молодой Госпожой (от пятнадцати до восемнадцати лет, как говорили дети), которая их посетила.

«Из какой вы страны?» — был их первый наивный вопрос. И она ответила: «Я с неба».

Тогда каждый из них спросил: «А я попаду на небо?» — и всех она успокоила положительным ответом. Потом видение посоветовало им вернуться на то место еще шесть раз, тринадцатого числа каждого месяца. При последующих встречах история мало-помалу обрела свои характерные очертания, и вокруг детей разгорелись любопытство и насмешки со строны многих односельчан, и даже преследования.

В обстановке господствовавшего масонства за жизнь детей действительно стоило опасаться.

Мэр селения даже отнял их у родителей — хотя они и были такие маленькие — и продержал их целую ночь в тюрьме среди преступников, чтобы их запугать (но ребятишки, хоть и сквозь слезы, читали «Розарий» вместе с заключенными!). Потом он их долго допрашивал по одиночке с тем, чтобы поймать их на противоречиях, пытаясь добиться от них силой и обманом секретов, открытых им небом (о которых уже разнеслась молва!), запугивая их уверениями, что если они будут молчать и не откажутся от своего «вранья», то там, за дверью, их ждут самые страшные пытки, а потом смерть...

Но были и такие, кто на улице обзывал их и даже нападал на них; были те, кто бросал им смутные угрозы или прямо говорил, что их надо сжечь, как когда-то сжигали ведьм... И это не были пустые слова.

Печать (в том числе и центральная) смеялась над легковерными: трех пастушков выставляли припадочными и говорили о неких клерикальных интригах, направленных на дискредитацию республиканского правления или на организацию фабрики чудес и денег.

Кое-кто намекал, что все это — мистификация, подстроенная с тем, чтобы взвинтить цены на земли, на которых, якобы, были обнаружены термальные источники. Уже 19 августа 1917 года (через несколько дней после того, как пастушки побывали в тюрьме) масонские ложи в присутствии всех так назывемых «властей» организовали в Фатиме «Митинг пропаганды и протеста против клерикальных махинаций».

По случаю свидания в октябре (последнего, во время которого должно было явиться великое «знамение», обещанное Девой) говорили, что власти взорвут на том месте бомбу. Если это, возможно, было плодом чьей-то разыгравшейся фантазии, то детям угрожала вполне реальная и пугающая перспектива: что их разорвет на части разъяренная толпа в том случае, если после стольких обещаний ничего не произойдет. В самом деле, в тот день насчитывалось около шестидесяти тысяч человек, собравшихся для того, чтобы увидеть чудо.

За несколько дней до фатальной даты мать сказала Лусии: «Доченька, хорошо бы нам пойти исповедаться.

Говорят, что завтра в Кова да Ирия мы умрем... Если Мадонна не совершит обещанного чуда, люди убьют нас...»

О том, что произошло, свидетельствовали тысячи очевидцев, верующих и неверующих, крестьян и интеллигентов. В тот день шел проливной дождь, но после возгласа Лусии: «Посмотрите на солнце!» — все увидели, как солнце в течение десяти минут стремительно вращалось вокруг своей оси и приближалось к земле, рассыпая лучи всех цветов радуги и высушив всю ту долину, что прежде сделалась грязной лужей, и одежды паломников, промокших до костей.

То было одновременно чудесное и устрашающее видение. Ясновидящая после объяснила свой возглас тем, что в тот момент Дева обратила вверх ладони, от которых исходили лучи света, преломлявшиеся на солнце.

Газета «Сэкуло» 13 и 15 октября 1917 года вышла с двумя статьями главного редактора, известного атеиста и сектанта, который вынужден был так назвать свою хронику: «Полная сверхъестественность: появления в Фатиме» и «Поразительные события: полуденный танец солнца в Фатиме».

Нечего и говорить, что другие сторонники свободомыслия, не присутствовавшие при необыкновенном явлении, осмеяли его.

Дней через десять предметы культа, находившиеся в Кова да Ирия, были осквернены и разграблены так называемыми «свободомыслящими».

Они хотели выкорчевать и каменный дуб, на верхушке которого явилась Богоматерь, но во мраке ночи ошиблись деревом, а в соседнем городе была организована пародия на ночной крестный ход с непристойным пением и речами, перемежавшимися с богохульством. На церковнослужителей Фатимы обрушились новые жестокие преследования, а правительство продолжало издавать распоряжения с целью прекратить поток паломников.

Ночью 6 марта 1922 года маленькая часовня, построенная на месте появлений, была взорвана: были заложены четыре бомбы, сравнявшие все с землей, не взорвалась лишь одна — под каменным дубом, который цел и по сей день.

Когда это случилось, уже прошло несколько лет после смерти двух маленьких ясновидящих, но кое-кто говорил, что это попы убрали их, чтобы они, когда вырастут, не разоблачили комедию, в которую простодушно дали себя втянуть.

Если мы слишком долго распространяемся по поводу этих отвратительных подробностей, не говоря почти ничего о содержании самих явлений Богоматери, то это потому, что пояснения были необходимы для понимания как диалогов, которые Богоматерь вела с детьми, так и страдающей серьезности, с которой двое невинных детишек в едином порыве предложили себя для искупления вины «грешников», чтобы «спасти их от ада».

Эти слова (эта «реальность»!) могут показаться нам расплывчатой и банальной духовной проблемой и вызвать лишь неопределенные образы и ощущения, если мы прежде не поймем, что дети знали (так как вдыхали его с воздухом, который их окружал, — как злобу и осквернение), что такое этот «грех», что такое этот «ад» и та «скорбь Бога», о которых говорила Дева.

Они поняли это «как дети», и они поняли это потому, что «были детьми»: они поняли это потому, что мир тут же попытался облить грязью их невинность, но прежде всего они поняли это, слушая печальные речи их прекрасной небесной матери.

То, что Богоматерь открыла им, не имело своей целью дать миру пророков: большая часть откровений тотчас же была окутана тайной.

Тайной, которую должны были унести с собой в могилу двое младших (а значит, она имела отношение лишь к их внутреннему созреванию в вере) и которую Лусия начала раскрывать лишь отчасти и постепенно, согласно недвусмысленному велению Небес: первый секрет она открыла десять лет спустя после этих событий, второй — около двадцати пяти лет спустя, а третий был доверен Церкви и остался таковым до наших дней.

Если мы напоминаем об этом, то вовсе не с целью возбудить напрасное любопытство, а чтобы подчеркнуть только что сказанное: главной заботой Неба было не довести до нас эти послания (к тому же, многие из них остались неуслышанными даже после того, как были открыты миру), а иметь на земле три сердца, бившихся в унисон с любящим Сердцем Христа и с непорочным Сердцем Марии.

Следовательно, теперь мы ограничимся лишь переживаниями Франсиско и Хасинты — детей, у которых на земле было время лишь для того, чтобы полностью, с невероятной щедростью раскрыть свое сердечко Любви, которая изливалась свыше и вовлекала их в сильнейшую «страсть».

Во время их шести встреч Дева дала трем пастушкам фундаментальный опыт и личное призвание для каждого. Фундаментальный опыт они приобрели уже во время первой встречи, когда Богоматерь спросила детей: «Хотите ли вы пожертвовать себя Богу, чтобы терпеть все страдания, которые Ему угодно будет вам послать для искупления грехов, оскорбляющих Его, и принести ему ваши страдания, как мольбу об обращении грешников?» Нам нелегко понять и принять тот факт, что Мать может требовать этого от своих деток, да еще и во имя небесного Отца.

Все это заставялет пересмотреть наш взгляд на Бога, наше понимание Его бесконечной доброты и Его милосердия, наше представление о спасении людей.

Это говорит о том, что основное таинство нашей веры («Бог посылает своего Сына Иисуса на мучение из любви к нам») поставлено в центр истории так, что оно присоединяет к этой страсти и других невинных сынов и дочерей, которые идут на это добровольно.

В замысле Бога, нашего Отца, нет пропасти, пролегающей между распятым и воскресшим Сыном с одной стороны и массой грешников с другой, но между ними поставлены те, кто заранее избавлен от греха и призван обнять крест Иисусов из чистой любви, добровольно взять его на свои плечи и сделать так, чтобы он воссиял в мире: это Божьи святые, и прежде всего те, что сочетают в себе «страдание и невинность», как истинные «агнцы Божьи», взимающие вместе с Иисусом грехи мира.

Эти «страсти», эти «мучения» по природе своей схожи со всеми другими человеческими страданиями, но они обладают качеством, нам незнакомым: они обладают ценностью, истинностью, наивысшей сладостностью, судить о которых может лишь тот, кто принял их добровольно.

Святые, вовлеченные таким образом в страсть Христову, ни на что в мире не променяли бы свои страдания, и они поражают нас, являя некую «жажду страданий», которая возмущает нашу слабость и наш здравый смысл. Мы видим, как это таинство свершается именно с подобными качествами в наших детишках с того момента, как они произнесли свое детское: «Да, хотим!» «Тогда вам придется много страдать, — продолжала Дева, — но благодать Божья будет вашим утешением». И это не были только слова.

Лусия вспоминает: «Произнося эти последние слова, (Госпожа) в первый раз раскрыла ладони, сообщая нам такой яркий свет, похожий на отблеск, исходящий от них, что он проник нам в грудь и в самую глубину души, позволив нам увидеть самих себя в Боге — который был этим самым светом — яснее, чем мы видим себя в самом прозрачном зеркале».

«Видеть себя в Боге», — значит, любовь, милосердие Божие состояли в этом: не в том, чтобы избавить детей от страдания, а в том, чтобы погрузить все в безграничную радость.

Так же и при втором своем появлении Святая Дева пролила на пастушков «тот великий свет, в котором мы видели себя как бы погруженными в Бога», но на этот раз луч, что падал на Лусию, казалось, распространялся по земле, тогда как тот, что падал на Франсиско и Хасинту, восходил к небу.

И дети поняли, почему Она сказала Лусии: «Хасинту и Франсиско я скоро возьму с собой. А ты останешься здесь... Иисус хочет, чтобы с твоей помощью люди узнали и полюбили меня. Он хочет утвердить в мире почитание моего Непорочного Сердца».

А при третьем появлении Богоматерь обратила ладони к земле: свет, исходивший от них, казалось, пронзил ее кору, и на один миг явилось море огня, полное дьяволами и проклятыми. Дети устояли перед этим ужасом только благодаря нежности голоса Марии, говорившей не только об этом окончательном аде без надежды, но и том, который люди готовили на земле: одна страшная война только что закончилась, и должна разразиться другая, еще более ужасная; на Церковь обрушится гонение нового чудовища (ссылки на большевистскую Россию были недвусмысленны) и будут уничтожены целые народы...

По поводу всего этого Госпожа продолжала требовать молитв (прежде всего Розарий) и «жертв за грешников»: необходимо было бороться с адом.

В последнем видении — том, во время которого произошло чудо с солнцем, Дева сначала явилась со святым Иосифом и Младенцем Иисусом, благословлявшим мир; затем, в двух последующих «картинах» она явилась как «Скорбящая» и как «Кармильская Богоматерь», в соответствии с бывшими в ходу ее изображениями.

Вот каковы были общие переживания, данные трем пастушкам, но многие откровения и многие «секреты» были адресованы Лусии, которая в момент, установленный небом, должна была явить их миру.

Что же касается Франсиско и Хасинты, то им оставалось мало времени: лишь для того, чтобы предаться тому особому «призванию», которое было дано каждому из них в соответствии с их различными характерами.

Франсиско с головой бросится в свою миссию «утешать Бога». Хасинта все более будет погружаться в желание спасти людей от опасности ада, — того ада, что напугал ее, такую маленькую и нежную, не только муками, которые она там увидела, но еще более своей «непонятностью»: она не могла успокоиться.

Часто говорят, — и это так верно! — что «благодать не разрушает натуру, а очищает ее, возвышает и совершенствует», и это очевидно в личной истории обоих детей.

Франсиско

«Ну и что, а мне все равно» — такова была его обычная реакция, когда он терпел поражение в игре («он всегда проигрывал!»), или когда он должен был что-то выбрать, или когда его лишали какого-либо его права. Лусии он из-за этого скорей не нравился. Часто он замирал очарованный, созерцая рассвет или закат, или с восторгом следил за игрой света на стекле, на воде, на деревьях, на горах.

Он играл с ящерицами и с ужами, отыскивал норы лис и кроликов или дикий мед.

Часто он крошил птичкам свой хлеб и не терпел, когда трогали гнезда. Порой он подражал щебетанию птиц, и это ему удавалось в совершенстве.

Он не выносил вида больных или страдающих людей из-за слишком большого огорчения, которое он от этого испытывал.

Он по-настоящему оживлялся только, когда его просили что-нибудь спеть: у него был изрядный репертуар романсов и песен горцев (скорей грустных), и он сам аккомпанировал себе на чем-то вроде свирели. Что касается религиозной точки зрения, то он не был слишком набожным.

Возможно поэтому Богоматерь сказала ему, что «да, он попадет на небо, но прежде должен прочесть много Розариев» (и Франсиско после прокомментировал: «О, Мадонна! Розариев я прочту сколько вам угодно!»). Видения и откровения оставили в нем глубокий след, запечатлевшийся неизгладимым образом.

Если много он и не понимал («Кто такой — Всевышний? Что означает: «Сердца Иисуса и Марии внимают молениям?» — спрашивал он у Лусии и потом долго размышлял над полученными ответами), то было нечто такое, что навсегда поглотило его.

Рассказывает Лусия: «Франсиско как будто бы меньше нас был поражен видением ада, хотя и у него оно вызвало достаточно сильные чувства. То, что больше всего производило на него впечатление или поглощало его, — это был Бог, Пресвятая Троица в том бесконечном свете, который проникал в нас до глубины души. После он говорил: "Мы горели в том свете, который — Бог, и не сгорали! Какой Он — Бог?.. Неизвестно!.. Это уж точно мы никогда не сможем сказать. Но как жаль, что Он такой грустный! Если бы я мог Его утешить!"» То, что Бог и Дева могли быть такими грустными, не давало ему покоя.

Он говорил своей двоюродной сестре: «Ты не заметила, что Мадонна в последний месяц была такая грустная, когда просила, чтобы грешники больше не обижали Бога, который и так уже очень обижен? Я хотел бы утешить нашего Господа, а потом обратить грешников, чтобы они Его больше не обижали».

И с этой целью он начал приносить «жертвы любви и искупления», о которых просила Дева.

«Как нам приносить жертвы?» — спрашивали друг у друга трое детей, которые и само-то значение слова понимали с трудом.

Первую жертву изобрел Франсиско, следуя своему увлечению животными: отдадим наш завтрак овцам! И для них это был первый день поста. Потом они поняли, что лучше отдавать завтрак маленьким нищим. Вместо него они жевали то, что им удавалось найти: семена из сосновых шишек, съедобные цветы, чернику, грибы, желуди, изредка какой-нибудь плод. Потом они сделали открытие, что крапива обжигает и так может служить для покаяния. Затем, хотя они никогда об этом не слышали, они научились плести грубые веревки и туго завязывать их себе на бедра, как власяницу.

Но самым большим страданием были преследования и бесконечные допросы.

Франсиско и Хасинту защищали родители. А Лусию презирали и били даже дома, и это было для детей еще хуже.

Но Лусию поддерживал Франсиско: «Не обращай внимания! — говорил он ей. — Разве Мадонна не сказала, что мы должны много страдать, чтобы загладить перед нашим Господом и Его Непорочным Сердцем все те грехи, которые их обижают? Они такие печальные! Если этими страданиями мы можем их утешить, то мы должны радоваться».

Это была его «навязчивая идея». Когда трое ясновидящих оказались в тюрьме и не смогли пойти на назначенную встречу, у него была одна забота: «Может быть, Мадонна огорчилась оттого, что мы не пришли...» Но больше всего его волновала печаль Бога!

Дева обещала, что при последней встрече, в тот заранее предсказанный день 13 октября вновь появится сам Иисус, и Франсиско нетерпеливо комментировал: «Не могу дождаться, когда наступит 13 октября, чтобы еще раз увидеть нашего Господа. Послушай, а он опять будет грустным? Мне так жаль, что он такой грустный. Я приношу все жертвы, какие только могу. Иногда я не убегаю больше от этих людей (которые осаждали и допрашивали их), чтобы принести жертву».

Когда они вновь стали гонять овечек на пастбище, Франсиско часто отходил в сторону, чтобы читать свои Розарии. «Разве ты не помнишь, Мадонна сказала, что я должен читать много Розариев! — говорил он, когда его звали играть, и объяснял: — Я хочу поскорее попасть в рай, поэтому чем раньше я прочитаю столько Розариев, сколько полагается, тем будет лучше для меня».

Время от времени он исчезал: «Да что ты делаешь все это время?» — спрашивали его девочки, когда обнаруживали его за оградой или за кустами, где он прятался. «Думаю о Боге, что Он такой грустный из-за грехов!

Если бы я мог дать Ему немного радости!» — отвечал он. Тогда ему предлагали помолиться вместе, но он возражал: «Мне больше нравится молиться одному, чтобы думать и утешать нашего Господа, Он ведь такой грустный!» Иногда двое детей старались поделиться друг с другом своими личными заботами: «Не забудь жертвы за грешников...» — советовала ему Хасинта, а Франсиско возражал: «Конечно, конечно, только сначала я принесу жертву, чтобы утешить нашего Господа и Мадонну». И если видел, что сестренка слишком опечалена, он ободрял ее: «Не думай слишком много про ад! Подумай о нашем Господе и о Мадонне...»

Его очаровывало воспоминание о том божественном свете, в который он когда-то оказался погружен. «Мне очень нравилось смотреть на нашего Господа. Но мне еще больше нравилось видеть Его в том свете, который Мадонна пролила нам в сердце. Я так люблю Бога! Но Он очень грустный из-за стольких грехов. Мы никогда не совершим ни одного!»

Болезнь уже началась. Лусия пошла в школу; туда хотели отправить также и Франсиско, только он часто сворачивал к церкви и говорил своей двоюродной сестре: «Я буду здесь, в церкви, рядом с невидимым Иисусом. Зачем мне учиться читать, я ведь скоро попаду на небо...» Он ходил туда и для того, чтобы выполнить обещания, данные многим паломникам, которые просили его молиться за них.

К ясновидящим обратилась бедная женщина, которая была в отчаянии, так как арестовали ее сына: «Пока ты будешь в школе, — сказал Франсиско Лусии, — я пойду к невидимому Иисусу и попрошу Его об этом деле».

Они встретились в полдень: «Ты попросил Его об этой милости?»

«Да, скажи ей, что через несколько дней ее сына отпустят домой...»

Когда Франсиско тяжело заболел, как и многие другие дети того времени, он уже твердо решил «терпеть все без единого стона и без единой жалобы». И когда он испытывал отвращение к лекарству или к еде, — тем, кто ухаживал за ним, невозможно было догадаться об этом.

Он был очень молчалив; подолгу разговаривал только с Лусией или с сестренкой.

«Сходи в церковь, — говорил он своей двоюродной сестре, — и передай от меня большой привет невидимому Иисусу. Я больше всего страдаю оттого, что не могу больше пойти и побыть немного с невидимым Иисусом».

Часто Лусия просила его: «На небе не забудь молиться за грешников, за Папу и за меня...» — «Послушай, — отвечал он, — попроси об этом Хасинту. Я боюсь об этом забыть, когда увижу нашего Господа, и потом, я ведь сначала хочу Его утешить...»

Наконец он получил благодать причаститься на своем смертном одре и, чтобы как следует подготовиться, позвал Лусию и спросил у нее, видела ли она, чтобы он в чем-то согрешил. Потом он послал ее спросить об этом Хасинту.

Сестренка послала передать ему, что видела: однажды он был непослушным, а в другой раз украл у отца десять сантимов, чтобы купить себе гармошку, а еще вместе с другими мальчишками бросал в кого-то камни...

Все это случилось несколько лет назад... «Эти грехи я уже исповедал, — сказал Франсиско, — но я исповедую их еще раз. Может быть, как раз ими я так огорчил нашего Господа...»

Как-то раз Лусия нашла его очень радостным.

«Тебе лучше?» — спросила она.

«Нет, мне намного хуже. Теперь мне уже немного осталось, и я попаду на небо. Там я очень утешу нашего Господа и Мадонну. Хасинта будет много молиться за грешников, за Святого Отца и за тебя, а ты останешься здесь, потому что этого хочет Мадонна. Послушай, делай все, что она тебе скажет!»

В первые месяцы 1919 года его состояние быстро ухудшалось... «Читайте за меня Розарий, потому что я не могу больше его читать...» — попросил он в последние дни Лусию и Хасинту.

4 апреля 1919 года, когда не прошло еще и двух лет с момента появления Богоматери, он воскликнул: «Мама, посмотри, там, у дверей: какой красивый свет...» — и скончался.

Ему не было еще и одиннадцати лет.

Хасинта

Она любила танцевать — танцевать безудержно и до изнеможения, но трепетала также и в духе. Особенно повествование о страстях Иисуса трогало ее до слез: «Бедный наш Господь, — говорила она Лусии, рассказчице, — я не хочу совершить ни одного греха. Не хочу, чтобы Господь еще страдал».

Когда она стала ходить с Лусией на пастбище со своим маленьким стадом, то ее любимым развлечением было громко выкрикивать разные имена, чтобы услышать эхо, которое ей отвечало. Она сделала вывод, что лучше всего звучало имя Мария, и так лощина часто звенела этим радостным призывом: это еще не была молитва, но с неба, возможно, ее уже слышали.

Потом она сидела с каким-нибудь ягненочком на коленях, обнимая и гладя его, а вечером несла одного из ягнят на руках, чтобы он не утомился.

Раз она принялась расхаживать посреди стада: она говорила, что хочет быть, как наш Господь, — тот, что на образке Доброго Пастыря, который ей подарили.

После первого появления Богоматери она была счастлива оттого, что «видела красивую Госпожу», и оттого что та пообещала ей небо, но она была обеспокоена, ибо не знала, что такое «приносить жертвы».

В тот момент проблему решил Франсиско, предложив отдавать завтрак овечкам. Но был и еще один вопрос, который не давал ей покоя, и она задала его Лусии: «Та Госпожа сказала, что многие души идут в ад! Что такое ад?»

Лусия передала ей все то, что мама рассказывала ей по этому поводу, но Хасинта никак не могла понять: «И оттуда никогда больше нельзя выйти?»

«Нет».

«Даже через много-много лет?»

«Нет, ад никогда не кончается...»

Так две девочки впервые созерцали вечность.

Потом они вернулись к играм, но Хасинта по-прежнему терзалась в душе: «Но послушай, значит через много-много лет ад все еще не кончится? И те люди, которые там горят, никогда не умирают? А если мы будем много молиться за грешников, наш Господь освободит их оттуда? Бедненькие! Мы должны принести много жертв...»

И вот, во время второго появления ей на один страшный момент показали тот самый ад со всем его ужасным реализмом. Она была потрясена.

Но она раз и навсегда усвоила, что молитвами и жертвами можно спасти грешников, избавить их от ада.

Конечно же, она была еще не в состоянии отличить тех, кто уже был проклят от тех, кто мог погубить свою душу (кроме того, подобное различие не было темой откровения): она лишь поняла, что ее молитвы и жертвы могли «избавить грешников от ада», и полностью посвятила себя этому, со всем своим детским упрямством.

Когда она видела, что Лусия страдает от домашних скандалов, то напоминала ей: «Ты сказала Иисусу, что это ради любви к нему?». И если двоюродная сестра отвечала отрицательно, то она тут же молитвенно складывала ручки и говорила, обратив взгляд к небу: «Тогда я это сделаю: "О Иисус, это ради любви к тебе и ради обращения грешников"».

Иногда, подумав немного, она говорила: «Как много людей попадает в ад! Как много их попадает в ад!»

«Не бойся, — возражала Лусия, чтобы успокоить ее, — ты попадешь на небо!»

Но она отвечала: «Да, я туда попаду, но хочу, чтобы и они тоже попали».

Она пользовалась любой возможностью: отказывалась пить, когда испытывала жажду, не ела фиги и виноград, которые очень любила. Она тоже носила на поясе свою примитивную власяницу и так затягивала ее, что ей было действительно очень больно. Однажды во время игры она случайно прикоснулась к кусту крапивы, тут же отдернула руку, а потом еще сильнее схватила эту жгучую траву, говоря Лусии и Франсиско: «Посмотрите-ка! Вот чем мы еще можем себя умерщвлять!» Она первой поняла, что такой возможностью было и не избегать людей, приходивших к ним с настойчивыми вопросами, не убегать и не прятаться от них (как они привыкли делать): «Я не буду прятаться, — говорила она, — хочу принести нашему Господу эту жертву».

Иногда она отказывалась от еды, «чтобы искупить грехи тех, кто ест слишком много». Порой, когда она уже была больна, с трудом волоча ноги, она ходила к мессе даже в будние дни — «за грешников, которые не ходят к мессе и в воскресенье».

Такая маленькая, она жила мистической жизнью и, сама того не зная, испытывала необыкновенные явления. «Я так люблю нашего Господа и Мадонну, что никогда не устаю говорить им, как я их люблю. Мне так нравится говорить Иисусу, что я Его люблю! Когда я много раз это Ему повторяю, мне кажется, что у меня в сердце огонь, только он меня не жжет».

Она признавалсь Лусии: «Я не знаю, как это получается! Я чувствую в себе нашего Господа, понимаю, что Он мне говорит, только не вижу и не слышу Его, — но с Ним так хорошо!».

Она заболела, и ее поведение во всем походило на поведение брата: она старалась никогда не жаловаться и превращать все в жертву.

«Я терплю все ради обращения грешников и чтобы загладить обиды, которые причиняют Непорочному Сердцу Марии», — говорила она Лусии и добавляла: «Я хочу, чтобы никто не знал о моих жертвах, они принадлежат только Иисусу и Марии». Поэтому, когда она не могла больше носить власяницу на слишком исхудавшем тельце, то тайком отдала ее Лусии, чтобы та ее сожгла. Однажды она сказала Лусии: «Я не могу больше встать с кровати и поклониться до земли... потому что падаю. Приходится стоять на коленях». До последнего она пыталась преклоняться, как ее научил ангел. И успокоилась лишь тогда, когда ей сказали, что Господу угодна ее молитва, даже если она остается лежать в постели. Но даже и так ее преследовало желание чем-нибудь пожертвовать.

«Сегодня ночью мне было очень плохо, и я решила принести нашему Господу жертву тем, что не поворачивалась в постели».

Она всегда была сосредоточена. Она говорила: «Я думаю о нашем Господе, о Мадонне, о грешниках, о войне, которая будет... будет столько разрушенных домов, убьют столько священников... как жаль!»

Лусии она доверяла все: «Я так люблю Непорочное Сердце Марии. Это сердце нашей небесной мамочки! Разве ты не любишь повторять много-много раз: "Нежное Сердце Марии!", "Непорочное Сердце Марии"?

Мне это очень, очень нравится», — и так советовала ей: «Никогда не выдавай секрет, даже если бы тебя хотели убить. Очень люби Иисуса и Непорочное Сердце Марии и приноси много жертв за грешников».

И когда она знала, что ее двоюродная сестра только что причастилась, то умоляла ее: «Иди сюда, поближе ко мне, сейчас в твоем сердце — невидимый Иисус».

Ей подарили изображение Святого Сердца. «Какое некрасивое!» — сказала она, вспоминая о прекрасном лике, который ей довелось созерцать. Потом успокоилась: она подносила изображение к губам и говорила: «Я целую его в сердце — это то, что мне больше всего нравится!».

Она была самой младшей: она много возлюбила, и от нее много требовали.

Однажды со своей постели она попросила, чтобы к ней поскорее пришла Лусия, и рассказала ей: «Ко мне приходила Мадонна. Она говорит, что очень скоро придет за Франсиско, чтобы взять его на небо, а у меня спросила, хочу ли я обратить еще и других грешников. Я сказала, да. Она мне сказала, что я попаду в больницу и что там мне будет очень плохо... Я спросила, пойдешь ли ты со мной. Она сказала, что нет. Это для меня хуже всего. Она сказала, что в больницу меня проводит мама, а потом я там останусь одна!».

Она замолчала, явно страдая, потом добавила: «Если бы ты пошла со мной! Для меня хуже всего то, что я попаду туда без тебя. Наверное, больница — это очень темный дом, где ничего не видно, и я там буду одна, и мне будет так плохо! Но это неважно, я буду терпеть из любви к Господу, чтобы утешить Непорочное Сердце Марии, чтобы обратить грешников и за Святого Отца». И она приготовилась встретить лицом к лицу то одиночество, что так пугало ее.

Когда Франсиско был при смерти, она дала ему это поручение: «Передай большой привет Господу и Мадонне. Скажи им, что я буду терпеть все, что они захотят, чтобы обратить грешников».

Началась ее Голгофа: ее отвезли в больницу, там она пробыла два месяца и была выписана оттуда в еще худшем состоянии, чем поступила.

Потом в Фатиму прибыл выдающийся врач, который убедил ее родителей отправить девочку в Лиссабон, чтобы подвергнуть ее сложной хирургической операции. Она уезжала в слезах: «Я умру одна», — повторяла она.

«Не думай об этом», — говорила Лусия. Она отвечала: «Я должна об этом думать. Я хочу страдать из любви к Иисусу и к грешникам».

Она целовала Распятие и повторяла ему: «Иисус, я люблю тебя и хочу много стардать из любви к тебе. Теперь ты можешь обратить много грешников, потому что это очень большая жертва».

Ей пообещали, что ее приютит у себя одна богатая семья, но та богатая семья, увидев, в каком состоянии находилась больная, отказалась ее принять. Она попала в сиротский приют и была счастлива, так как это был приют «Фатимской Богоматери». Да и настоятельница приюта стала для нее настоящей матерью, дав ей всю ту нежность, в которой девочка нуждалась. Кроме того, Хасинта была счастлива еще и потому, что могла каждый день получать «невидимого Иисуса».

Затем из Лиссабона она передала Лусии, что Богоматерь часто приходит к ней. В самом деле, настоятельница рассказывала, как однажды она пришла навестить девочку, лежавшую в постели, но Хасинта сказала: «Приходите после, матушка, сейчас я жду Мадонну».

Но ей пришлось расстаться и с этим последним гнездышком, когда ее перевели в больницу для операции, которую делали под местной анестезией из-за чрезвычайной слабости пациентки и которая оказалась очень болезненной.

Когда ей уже совсем невмоготу было терпеть, она вдруг успокоилась. Она сказала: «Мадонна пришла ко мне и избавила меня от боли».

Через десять дней после операции, которая, по мнению врачей, прошла очень удачно, она скончалась в присутствии одной лишь медсестры, ухаживавшей за ней. Ей было всего десять лет.

«Рядом с ней, — свидетельствовала после Лусия, — я испытывала то, что испытываешь в присутствии святого человека, который, кажется, во всем сопричастен с Богом».

Когда в 1935 году производилось частичное опознание тела, ее нашли нетленной, как будто бы Дева сохранила ее даже во мраке могилы.

И вот теперь, чтобы все мы, как дети, исполненные веры и любви, могли вступить в третье тысячелетие христианской эры, Церковь дает нам в качестве покровителей Хасинту и Франсиско Марто — пастушков, которые видели Богоматерь и тотчас же научились любить Бога всем сердцем и вместе с Иисусом приносить себя в жертву ради спасения мира.

-------

1 - Лусия еще была жива в юбилейном 2000 году, когда Церковь провозгласила блаженными ее маленьких родственников и друзей детства.

-------

Смотрите также: Христианские храмы: Фатима, Португалия

Смотрите также: Христианские фильмы: "Фатима"

Смотрите также: Книга: "Фатима. Мария обращается к миру."

Дивіться також: Книга: "Спогади сестри Лусії з Фатіми"

К содержанию: "Антонио Сикари. Портреты святых."

Скачать книгу: "Антонио Сикари. Портреты святых."

Рекомендуйте эту страницу другу!